Истории о армии #офицер

если правильно подойти к прапорщику Будунцу, занимавшемуся воспитанием и подготовкой будущего личного состава, вполне можно было попасть в школу

ДОСААФ от военкомата.

— Здравие желаю, товарищ Федор Матвеевич, — прикинулся я дураком по стойке смирно, в кабинете прапорщика, — я в армию хочу, но по годам не вышел, разрешите обратиться, если что?

— В десантники небось, или в морскую пехоту хочешь, — саркастически прищурился прапорщик, взвесив меня взглядом и нисколько не удивившись моему бодрому идиотизму.

— Неее, — затянул я заранее приготовленную песню, — чего я там не видел, в морской пехоте? Я военным водителем хочу быть и на машине ездить.

Будунец, по тем же слухам до военкомата служивший в автобате и радеющий именно за свое военное сословие, расцвел как майская роза и приказал садиться.

За час мы обсудили с ним все приятности армейско-водительского бытия, и первого сентября я начал учиться сразу в двух местах: в институте и автошколе, попеременно прогуливая чего-нибудь одно.

Наконец вожделенная красная книжечка с категорией "С" и без надписи "без права работать по найму" легла ко мне в карман. Настала пора известить военкомат, что я их надул, а заодно отнести туда справку о поступлении в институт.

Будунец, встретивший меня широкой улыбкой, увидав справку орал пятнадцать минут. Самое доброе слово, отправленное им в мой адрес было настолько нецензурным, что повторить его я — строитель с многолетним стажем прилюдно не возьмусь и сейчас. Оторавшись, прапорщик вытащил из шкафа мое тощее личное дело. Открыл, поскрипел немного мыслью, и злорадная ухмылка появилась на его физиономии.

— Так ты еще и спортсмен, — произнес он загадочно, прерывисто дыша после крика, — КМС, значит, да ты у меня теперь будешь честь военкомата, как призывник до конца жизни отстаивать, сволочь, на всех соревнованиях.

— Будешь?! — переспросил он утвердительно, глядя на меня в упор глазами расстрельной команды, — а не будешь мы тебя все равно повесткой вызовем.

— Не надо повесткой, товарищ прапорщик, — прочувствовал я свою вину перед государством, — отстоим честь где скажете.

— Послезавтра в пятницу у нас межрайонное троеборье по призывникам восьмого класса: лыжи — пять километров, стрельба и метание гранаты.

В четырнадцать ноль ноль от военкомата отходит автобус, — прапорщик сверился со своими записями, — ты теперь Вова Сидоров 1966 года рождения. Прибыть со своими лыжами и не опаздывать.

Нет, для КМС по биатлону лыжная "пятерка" и "лежка" в тире — что для водолаза пыль только мельче. А там еще три патрона пристреляться дали и стрелять "с ремня" разрешили. Восемь выстрелов я попал, а двумя соседям помог справа и слева. Все равно, когда больше пяти раз в бумажную десятку попадаешь не всякий баллистик определит сколько попало.

В общем после двух этапов я, а если быть точным — неизвестный мне Сидоров, лидировал с таким отрывом, что для первого места ему надо было одну зачетную попытку с гранатой.

Гранату метали на пришкольном стадионе. Неровный строй мальчишек и меня в разношерстных спортивных костюмах стоял возле полуразвалившихся деревянных трибун, на чуть припорошенном снегом поле выделялся красными линиями сектор для метания, военкомы и прочие военкоматовские офицеры, явно не терявшие даром времени пока мы бегали и стреляли, толпились возле судейского столика. Немного за сектором, около линии, обозначающей норматив ГТО стоял прапорщик Будунец с красным и белым флажками.

— Сидоров! — раздалось по стадиону.

— Я! — соврал я.

— К метанию гранаты приступить!

Я подошел к столу и взял первую гранату. Она была холодной и скользкой.

Я разбежался и метнул. Граната "соскочила" с руки и весело кувыркаясь полетела в сторону прапорщика. Будунец растопырил руки с флажками и не отрываясь смотрел на приближающийся предмет.

— Ложись, [ч]удак — заорал кто-то из офицеров, — ща убьет.

Советские прапорщики не сдаются. а может и не ложатся. Граната упала в полуметре от ботинок прапорщика и отскочила мимо, обдав его брызгами льда. Прапорщик поднял красный флажок: граната ушла за сектор.

— Незачет, — сказал главный судья соревнований, голосом, обозвавшим Будунца [ч]удаком, — вторая попытка, Сидоров.

Я взял вторую гранату.

— Ты пойми, Сидоров, мы тут не на точность кидаем, а на дальность. Не надо в прапорщика целиться. Ты просто возьми и подальше кинь. Понял, сынок?

Конечно я понял, не полный же идиот. Я вообще в него не целился, у меня случайно получилось. Разбежавшись, я кинул вторую гранату. Скользкая сволочь. Вторая "соскочила" тоже. Только в этот раз граната летела аккуратно в лоб прапорщика с флажками.

— П%%%%ц, — подумал я и на всякий случай зажмурился, чтоб не видеть дело рук своих.

— П%%%%ц, — раздался сзади голос судьи.

— Гы, — сказал он же секундами позже, — ты смотри верткий какой, а с виду не скажешь.

Я открыл один глаз: Будунец, уже поднявшись с земли, махал красным флажком и грозил мне кулаком другой руки.

— Незачет, — сказал главный судья соревнований, — третья попытка. Слушай боец, — судья перешел на отеческий тон отца-командира, разговаривающего с дебилом-новобранцем — мы все знаем, что ты метко стреляешь, но я тебя прошу пожалей прапорщика. У него дети.

Стоящие за ним офицеры дружно заржали. Чего смешного в детях? — подумал я и взял третью гранату.

Я разбегался, как учил наш физрук на уроках физкультуры. Я перешел на приставной шаг, перекрещивая ноги. Я мысленно представил себе, как красиво и далеко летит граната "под сорок пять градусов". В мыслях я уже стоял на пьедестале почета, но немного поскользнулся и граната опять ушла в сторону прапорщика.

На этот раз он поступил умнее чем казался. Не дожидаясь моего броска он побежал к трибунам и залег под скамейку. В него я не попал. Я попал в ту самую лавочку.

Из под скамейки наконец-то показался белый флажок.

— Я не понял, — сквозь смех офицеров раздался булькающий голос главного судьи, — "зачет", или прапорщик сдался? Граната не попала в сектор, я ставлю незачет.

Прапорщик выбрался из под трибун и показал красный флаг. Наш военком подошел к главному судье и чего-то зашептал ему на ухо.

— Слышь Иваныч, — громко ответил судья, — не дам я твоему чемпиону четвертую попытку и не проси. Во-первых, с четвертого раза этот снайпер прапорщика точно добьет, а во-вторых, не по правилам.

Что интересно, больше меня, а точнее Сидорова, на соревнования за военкомат не вызывали. Жаль. Я вообще-то в школе чемпионом был по метанию гранаты. Мне просто не повезло тогда, честно.

6 месяцев войны, другие заступают, весь вокзал заполнен солдатиками, офицерами, ментами, на рельсах один единственный состав, не считая искореженных войной грузовых вагонов в тупике, Моздок-Гудермес (подкидыш), идет замена — бардак короче. Мы же меняли отряд транспортной милиции, я привез письмо начальнику штаба отряда майору Махову. Я отлично знал майора, как адекватного штабного работника, теперь же я видел перед собой бородатого боевика, увешанного гранатами и в мятой панаме. Не то чтобы война сломала его, но очень сильно изменила... Он деловито взорвал письмо, достал из конверта пятихатку, с диким хохотом поцеловал её несколько раз, затем скомкав и выбросив письмо, убежал за здание вокзала. Я и забыл бы про него, но минут через сорок наблюдаю такую картину — посреди путей нарисовался цельный генерал со свитой, генерал был вида не боевого, скорее всего интендант или железнодорожник, маленький, толстенький, он деловито рассматривал здание вокзала, состояние путей, передвижение личного состава, пара офицеров в свите держали наготове ручки и блокноты. Генерал страшно потел и то и дело снимал фуражку и платком стирал с лысины капли пота. Хоть генерал был и не страшный и его единственная звездочка была едва различима на погонах полевой формы, вокруг него, согласно старой солдатской мудрости "Поближе к кухне, подальше от начальства" образовалась такая пустота метров на сорок. Хер его знает, что начальству может в голову придти, а тут и так все заняты, разгрузка погрузка и все такое... Тут я наблюдаю такую картину: прямо по путям, прямо на генерала идёт, пьяный в говно, майор Махов, прикладом автомата стуча по шпалам. Генерал грозно насупился и гаркнул:

— Майор! Ко мне!

Махов настроил резкость, увидел свиту генерала и, надо сказать, них[рена] не испугался, развязанной походкой дембеля он подошел к генералу, тот как раз снял фуру, чтоб отереть пот, и уже раскрыл рот для начальственного рыка, но Махов его обнял как братана, и слюнявыми пьяными губами смачно приложился к его черепу и задушевно так сказал:

— Не ссы, лысенький, тебя здесь никто не тронет...

И пока генерал от возмущения глотал воздух, майор растворился в толпе военных.

— Кто этот ох[рен]евший майор? — заорал генерал, но было его уж не сыскать

PS Мне по службе как-то очень долго не давали подполковника, однажды вспомнив этот вопль генерала и майора Махова, я выдумал новое армейское звание для себя: Между майором и подполковником должно быть звание — ох[рен]евший майор, за что вскоре и был выставлен на пенсию.

роты 76-ой гвардейской десантно-штурмовой дивизии ВДВ, дислоцирующейся в деревне Черёха Псковской области, совершена вылазка на территорию Латвийской Республики, во время которой русскими спецназовцами был уничтожен памятник участникам карательного батальона "Ваффен СС" в городе Бауска.

Министерство обороны России уже опровергло появившуюся в ряде зарубежных СМИ информацию о том, что приказ об этой вылазке был отдан лично командующим ВДВ, генерал-полковником Владимиром Шамановым. Как сообщается, всю ответственность за проведённую спецоперацию взял на себя командир роты разведки, гвардии капитан Николай Арюков.

По словам представителя пресс-службы Минобороны, войсковое подразделение отрабатывало ведение автономных боевых действий в тылу противника в приграничной зоне. Сообщается, что по этой причине был задействован режим радиомолчания и связь со штабом учений отсутствовала. Командир роты, злоупотребив спиртными напитками, самовольно отдал приказ перейти границу. Как известно, в армии приказы не обсуждаются, а выполняются. Этот приказ также был выполнен. Совершив марш-бросок, русские десантники демонтировали памятник эсэсовцам при помощи шанцевого инструмента и такой-то матери. Забегая вперёд отметим, что лучше бы они делали это в полной тишине, но, по всей видимости, винные пары ещё давали о себе знать.

Примечательно, что очевидцев события латышской полиции обнаружить так и не удалось — настолько ювелирно сработала русская разведывательно-диверсионная группа. Также до сих пор остаётся неясным, каким образом и где именно была пересечена государственная граница.

Вероятнее всего, что вину за разрушение памятника возложили бы на местных антифашистов, если бы не записи видеокамер наружного наблюдения, на которых отчётливо заметны экипировка и вооружение тех, кого латышская сторона уже назвала "вандалами". Хуже всего, что встроенные в камеры микрофоны позволили полицейским прослушать, что думает о латвийских властях, устанавливающих памятники недобиткам из СС, русская десантура.

Дальнейшая идентификация стала вопросом времени — ведь нечасто в центре латвийских городов хозяйничает вооружённая автоматами группа из двух десятков военнослужащих в русской форме, разбирающая на кусочки памятник.

Командование учений несколько часов воздерживалось от комментариев, но, после предоставления латвийской стороной фотографий со спутников-шпионов, которые были переданы ей союзниками по блоку НАТО, было вынуждено признать факт нарушения государственной границы военным подразделением Российской Федерации.

Известно, что в настоящее время гвардии капитан Арюков находится на гарнизонной гауптвахте и с ним работают следователи военной прокуратуры и Федеральной службы безопасности. В самом гарнизоне введено казарменное положение и взять интервью у сослуживцев отличившегося офицера ВДВ в ближайшее время будет невозможно.

Памятник латышским карателям из 23,319 и 322 батальонов "Ваффен СС" был установлен 14 сентября в центре латвийского города Бауска. На монументе выбиты надписи, гласящие, что он поставлен в честь защитников города против второй оккупации Советским Союзом, а также о том, что Латвия должна быть латышским государством.

Впрочем, если бы последний тезис прочитали бывшие германские хозяева латышских легионеров, они бы немало удивились — Германия и близко не планировала отдавать Латвию латышам.

в марте 1944 года овладели островом.

Йокои, как и все солдаты, принял воинскую присягу в которой было сказано, что солдат императорской армии не имеет права сдаваться на милость победителю и должен сражаться до смерти. Это требовал император, это изо дня в день твердили офицеры и он верил им как и тысячи японских солдат.

Когда американцы захватили остров он не сдался и, следуя присяге, вместе с десятком выживших солдат, ушел в самую дикую и неприступную часть острова, где они обнаружили удобную пещеру и обосновались в ней. Спрятав в пещере оружие они стали дожидаться возвращения японской армии.

Шли годы, армия не возвращалась, постепенно умирали друзья Йокои. Вскоре их осталось трое, да ещё случилась беда — жуткий ураган обрушился на остров, сметая все плодовые деревья. Пищи осталось лишь на одного, пришлось бросить жребий. Соити выйграл, а остальным пришлось перебраться в другую пещеру. В течении нескольких дней они умерли, отравившись ядовитым плодом федериковой пальмы.

Йокои остался совсем один. За восемь лет он не обмолвился словом ни с одним человеком. Иногда он видел островитян, но тщательно прятался от них, так как их было много, а японскому солдату нельзя сдаваться в плен ни при каких условиях. Сети и капканы, сделанные из подручных средств, обеспечивали его пищей. Одежда истлела и Соити пришлось делать ее из подручных средств — пальмовых листьев и коры, благо до войны он был портным. Но ему на это было наплевать, лишь оружие бережно хранилось и смазывалось все эти годы, ведь в любой момент на остров могли вернуться японские офицеры и приказать ему идти в бой. Долгие годы он жил в джунглях избегая малейшего контакта с местным населением и лишь в 1972 году его схватили два местных парня когда он ловил рыбу в реке. Этого странного старика в странной одежде они отвели в свою деревню. Йокои сгорал от стыда — шутка ли его, японского солдата, присягнувшего императору, что он никогда не сдастся, взяли в плен какие-то крестьяне. Он знал, что его ждет, но ничего не мог поделать. Офицеры не раз и не два ему твердили, что в случае поимки его сначала будут долго пытать, а потом казнят. Так что он морально уже был готов к смерти, склонил голову, сложил вместе ладони и медленно брел на казнь.

Однако рыбаки отвели его не к палачу, а в полицию откуда его отправили в больницу. Поняв, что его не убьют он прежде чем отправиться в больницу вместе с одним из рыбаков отправился обратно в пещеру, где выкопал останки товарищей и сложил их в небольшой мешок с который не выпускал из рук даже на аэродроме. В больницу ему все таки лечь пришлось, на обследование. Однако он оказался совершенно здоров, несмотря на худобу. Уже на следующий день его навестил японский консул, которому пришлось отвечать на множественные вопросы Соити, которые у него скопились за двадцать восемь лет. Прежде всего он узнал, что война уже давно закончилась, Япония проиграла, а от новости, что Япония и США ныне союзники и партнеры у него вообще голова пошла кругом. Лишь узнав, что Рузвельт давно умер, он впервые улыбнулся. Японское правительство послало за своим забытым солдатом гигантский авиалайнер. В аэропорту его как героя встречали десятки тысяч людей. Император, верность которому он сохранял все эти годы, даже отправил ему приветственную телеграмму, а военное ведомство выплатило жалование за двадцать восемь лет.

Удивительно, насколько можно промыть человеку мозги.

DI HALT

куда собственно бомбы падают, для чего имеются всякие радиостанции, локаторы и прочие средства. Вся эта канитель питается от здоровенного дизель — генератора. В один "прекрасный" момент дизель чихает и глохнет. Заводим вспомогательный и среди ночи пытаемся срочно починить хреновину, из-за которой дизель и заглох (что за хреновину — сейчас уже не помню, для сюжета это не важно). Пока мы копаемся (мы — это я и два матроса-дизелиста, помогает водила), обстановка крайне нервная — связь с самолетами есть, но локатор не работает, поэтому где находятся самолеты можно ориентироваться только по звуку. К чему это может привести, нетрудно догадаться — вспомните недавние события в небе над Швейцарией.

В какой-то момент меня посетила идея, как можно побыстрее все это хозяйство восстановить. Для реализации идеи мне нужен был дизелист-стажер матрос Махонько (во, блин, на всю жизнь запомнил), я его собирался послать за какой-то деталью. Естественно, как молодой офицер я по-уставному обратился к одному из матросов, а именно пнул ногой по ближайшей заднице и рявкнул: ";%№дуй найди Махонько, срочно ко мне!" Матрос подорвался и когда уже был в дверях я заметил, что это и был Махонько...

приходила в голову такая мысль, он вклинивался и молча отдавал вещи хозяину. Валентин вообще не очень любил говорить. Его двухметровая фигура и многозначительно демонстрируемые пудовые кулаки убеждали лучше слов. При этом, я никогда не обращался к нему за помощью. Он появлялся в нужное время словно из-под земли.

Впервые наши пути пересеклись в штабе, куда нас вместе поставили в наряд. Молодых туда не направляли, но командир роты сделал исключение, потому, что в дороге мои очки разбились, а без них я был слеп, как крот. Кроты же в караул не заступают.

Сержант Плотников был дежурным по штабу, а я – пустым местом. Если надо было что-то сделать, он говорил, все остальное время я для него не существовал. Часов в десять вечера он отправил меня спать на топчан в дежурке. Сон не шел. Обещание сержанта, что меня через два часа ожидает уборка и мытье полов во всем штабе, сильно бодрило. Особенно пугала перспектива работать до утра, если с первого раза не получится идеальная чистота.

Сержант сидел за столом и что-то делал. Когда раздался то ли рык, то ли стон, я незаметно подсмотрел, в чем дело. Он корпел над своим дембельским альбомом. Деревенский парень, никогда раньше не занимавшийся подобным, готов был рвать и метать.

Линии получались кривыми, буквы — уродливыми. Он психовал, откладывал альбом и выходил на крыльцо, покурить и успокоить нервы.

Я – наивный чукотский юноша, предложил ему свою помощь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, видимо, решив, что хуже не будет, разрешил. Дело сразу пошло на лад. Закончив за пару минут то, над чем сержант безуспешно бился целый час, я расхрабрился и предложил сменить устаревший дизайн на что-нибудь новое. Мне был дан карт-бланш.

Вы не поверите, самому не очень верится, но в ту ночь сержант сам убирал и мыл штаб!

Работа над его дембельским альбомом не просто сдвинулась с мертвой точки, а шагнула далеко за те горизонты, которые он себе представлял. Ситуация повторялась много раз, стоило нам снова вместе заступить в наряд по штабу. Был договор. Он убирает, а я говорю всем, что убирал я. Ему не по статусу шуршать, а мне не по статусу делать альбом.

Честно говоря, было жутко неудобно, что за меня кто-то делает работу, однако, стоило заикнуться о том, чтобы самому убраться, мне было сказано:

— Ты что, дурак? Делай, что умеешь, и меня не зли!

Альбом получился на славу! Главное, ни у кого такого не было. Сержанту завидовали, а он купался в лучах славы, ведь все думали, что альбом он делал сам.

Как это часто бывает, в один прекрасный день все едва не пошло прахом.

Увлекшись рисованием, я не заметил заместителя командира, который пришел рано утром в штаб. Это был залет! В подобных случаях, альбом изымался, а его владелец наказывался.

Однако, фортуна снова выкинула фортель. Вместо того, чтобы забрать альбом, офицер полистал его, а затем спросил:

— А ты мог бы такие же самолеты в наш актовый зал нарисовать, только большие!

Я сразу согласился, хотя ничего подобного в жизни никогда не делал. Он кивнул, затем отдал альбом и сказал:

— Спрячь, еще раз попадешься, ты его больше не увидишь!

Когда я рассказал об этом сержанту, у него в глазах на короткий миг показалась моя смерть, помахала игриво ручкой и исчезла. Сержант вздохнул, забрал альбом, с тех пор для работы мне предоставлялись лишь отдельные страницы.

Потом к нему пришел дембель, и у меня не стало защитника. Пришлось защищать себя самому, конечно, если не считать зам командира, для которого я оформлял актовый зал, еще одного зама, вместо которого я сдавал экзамены в пединститут, начальника штаба, с сыном которого занимался математикой, и других людей, которые по доброй воле готовы были меня защищать.

Главное для меня было не забывать слова сержанта Плотникова, сказанные мне на прощание:

— Если люди узнают, что ты многое можешь, будь готов к тому, что они захотят получить это силой.

Не все такие дураки, как я.

атаки. Каждому по сто грамм водки, автомат ППШ с двумя полными дисками... И по комплекту флотской формы. Переодеться всем!

Мы вообще-то все обычная пехота. Но приказ есть приказ. Переоделись.

Разворачиваемся на исходном рубеже.

Тут дружок меня в бок толкает: "Смотри, смотри! "

Глянул на наш правый фланг, куда он показывал. А там разворачивается для атаки вместе с нами какая-то воинская часть. Но одни женщины! И все, как на подбор, под два метра ростом.

Дальше — указующий жест командования в сторону находившейся впереди высотки и короткий, как команда кинолога, приказ: "Взять! "

Бой штрафников короткий. Либо ты, либо тебя. Сейчас всяко об этом пишут.

Но позади нас никаких заградотрядов не было.

Наши соседи с правого фланга еще раньше нас на высотке у немецких траншей оказались. Завязалась рукопашная. Вскоре все было кончено.

Высота была наша.

Начали собирать раненых, сгонять в группы уцелевших пленных.

В том бою мне по меркам штрафников ужасно повезло: осколок мины вывернул у меня в левом боку два ребра. Но рана оказалась не смертельная. Я даже после наскоро сделанной перевязки мог кое-как передвигаться самостоятельно.

И вот молодость! Ведь как тот резиновый ежик — дыркой в боку свистел. Но как же упустить случай и не пообщаться с женским полом! Стоит одна дама с сержантским нашивками (во флотских званиях я и сейчас не разбираюсь) и травой окровавленный тесак чистит. Подхожу к ней и чтобы как-то начать разговор справшиваю: "А ваши-то пленные где? "

А она посмотрела на меня таким оценивающим взглядом. Верите, нет? Я ведь в штрафной батальон не за трусость попал, не за халатность и не за конфликт с командиром.

За русскую рулетку.

Если кто-то не знает что это такое, — объясняю. Когда играющие садятся за стол, делают денежные вклады. Создают банк. А потом вставляют в барабан револьвера один патрон, каждый по очереди вслепую раскручивает барабан и приставив оружие к своему виску, спускает курок. Выигрывает тот кто останется. Адреналинчику нам на фронте, видите ли, не хватала.

Вот мы, младшие офицеры, и пополняли баланс.

Вобщем, как бы сказали сейчас, отмороженный по-молодости я был на всю голову.

А тут под взглядом этой красавицы, ей-богу, почувствовал себя нашкодившим пацаном, которого выпороли и так со спущенными штанами и оставили отбывать срок в углу.

Посмотрела она так на меня и говорит: "А у морской пехоты, пленных не бывает, солдатик".

Тут дружок подбежал, помочь мне идти вызвался.

"Ты что? — говорит, — какие у этих баб пленные?! Ты видел что они делают? Если оружие не бросил, — с ходу пулю в лоб, а если бросил, руки поднял, - то ножом по горлу. "

"А что за часть-то такая? — справшиваю.

"Ты что по форме не видишь? Морская пехота! "

"Ну да, мы с тобой тоже морская. Ты море-то хоть на картинке видел? "

Потом был госпиталь. Так я и не узнал что за часть была в том бою нашими соседями. Но ни о каких чисто женских формированиях морской пехоты, ни тем более штрафных женских частях мне ни во время войны, ни после слышать не приходилось.

В госпитале мне залежаться не дали. Едва затянулась рана — выписали. Но с учетом того, что окончательно я еще не выздоровел, отправили на курорт по меркам военного времени — командовать зенитной батареей. Фильм "А зори здесь тихие... " многие видели. Так вот примерно такая же ситуация.

В подчинении одни девчонки. Лет по 18 — 19. Где-то под Ленинградом.

Самолеты шли через нас постоянно. Девчонки так же стрелили на совесть.

Как могли. Иногда попадали.

Но немцы нас за рыбу не считали и внимания нам не уделяли.

И только один раз немецкий "лапотник" сбросил всего одну единственную бомбу. И бомба эта угодила точно. Взхрыв... и расчета нет. Нет подружек, с которыми ты только что разговаривала. Только искореженное орудие да куски тел и внутренностей по кустам висят. Что тут было. Истерика, слезы, сопли... А чего вы хотите от 18-летних девчонок, которые может быть и смерть то так близко в первый раз увидели?

А вот что случилось потом меня до сих пор поражает. На следующую ночь через нас снова в сторону Ленинграда немецкие самолеты потянулись. Так вот эти зенитчицы силами двух оставшихся орудий за одну ночь положили

ДВЕНАДЦАТЬ самолетов. И ведь одной злости тут мало. Снарядов и раньше не жалели. Здесь вообще какую-то сверхзвероиную реакцию иметь надо. Что-то из области парапсихологии. Мне кажется, мужики бы так не смогли.

Вот только я подмазаться к этой славе не могу. Не было меня в ту ночь на батарее. Уезжал в город по делам снабжения, к ночи вернуться не успел.

Так что "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет". Я понимаю так, что русскую бабу из рамок лучше не выводить. Мало не покажется.

обратно.

Конечно должен быть и человек, который выдавал и принимал назад эти строго секретные бумаги. Человек, надо полагать, на особом доверии у начальства.

Да. Это был один еврейчик из Москвы, по фамилии Пейсиков. (Привет, может читаешь сейчас.)

Надо полагать имел влиятельных родителей.

Захлопнув окошко, он целый день был предоставлен самому себе. В основном читал книжки, но и без того был весьма умён. Не был ни разу ни в наряде, ни в карауле, о строевой и военной подготовке даже не упоминаем.

Уж не помню как мы с ним сдружились, на общей волне битломании.

Я стучал в окошко условленным кодом, когда у меня было свободное время, он отворял бронированную дверь, я потихоньку входил и мы там играли на гитарах, благо изоляция была превосходной. А так очень много просто болтали, знаниями он обладал недюжинными.

Вот так, в пору холодной войны, в секретной комнате, куда даже командиру полка вход был запрещён, в части войск на важнейшем направлении защиты столицы, сидели немец и еврей и пели аглицкие песни.