Детские истории #родители

а Пуне родители выдавали банку борща, гречку и котлеты, всё это он съедал на перемене, умора же.

И сразу же он стал целью номер один для всей школьной гопоты, а попасть ему довелось в класс, где гопотой были почти все пацаны. Отвесить Пуне смачный подсрачник, с разгона ударить в спину ногами (втроём, чтобы свалить, одному такое было не под силу), просто толкнуть, вымазать, плюнуть, отобрать сумку и раскидать тетради по коридору, - всё это стало обычной забавой для школьных хулиганов, этакий ежедневный ритуал.

Постепенно в игру включились и те, кто не особо склонен к насилию. Ведь это так забавно: пинаешь слоняру, а он молчит и терпит.

И терпел Пуня эти издевательства целых 5 лет, а потом, наверное, в нём что-то щёлкнуло, однажды таких людей прорывает.

Первым досталось знатному хулигану Талюре. Талюра ходил в школу с пластмассовым дипломатом (как многие тогда). Однажды, идя по школе, Талюра привычно врезал по толстому пузу проходящему мимо Пуне и хотел было, как обычно, пойти дальше, помахивая дипломатом, но внезапно сзади он услышал рык: "УБЬЮ! ". Повернувшись, он увидел несущегося на него разъярённого Пуню с перекошенным от злости лицом. Зрелище было настолько страшным и неожиданным, что Талюра развернулся и со всех ног бросился бежать. Роста он был невысокого, ему приходилось лавировать между школьниками, от Пуни же в ужасе все шарахались в стороны и прижимались к стенкам. Поняв, что дипломат тормозит его продвижение, Талюра отбросил его в сторону. Дипломат отскочил от стены и скользнул на середину коридора прямо под ногу бежавшему сзади Пуне. ХРУСЬ! Ботинок 46-го размера выломал аккуратную дыру в пластике размером с весь дипломат, а Пуня даже не заметил помехи, продолжая бежать.

От расправы Талюру спасли учителя, поэтому эта история осталась смешным эпизодом в памяти школоты, что и сыграло злую шутку с Денисом.

Денис был из тех, кто подключился к унижениям позже, был он среднего роста и обычного телосложения. Отвесив дежурный подсрачник Пуне, Денис был несказанно удивлён, когда тот в ответ припечатал к стене лёгким движением руки.

- Ты чё, с@ка, ох[рен]ел? [ман]дюлей захотел? - выдохнул Денис.

- А ну, давай.

- После школы на стадионе тебе пи[c]ец!

После школы группа из примерно 20 хулиганов окружила Пуню и сопроводила его на стадион, по пути подбадривая Дениску ("давай, [врежь] ему! ", "слышь, жирный, тебе пи[c]ец"). На стадионе их взяли в кольцо (чтобы Пуня не сбежал) и началась драка. Денис подбегал к Пуне, пытался его ударить и тут же отпрыгивал в сторону, при этом демонстрируя удары ногой в воздух, в прыжке, с разворота. Пуня просто шёл на Дениса, редкие Денисовы удары, достигавшие цели, не причиняли ему ни малейшего неудобства. Очередной взмах ногой оказался для Дениса неудачным: Пуня схватил его за лодыжку и притянул к себе поближе. Денис вертелся в руке, как червяк на крючке, пытаясь вырваться и обещая "теперь драться серьёзно, теперь его разозлили конкретно".

Дальнейшее произошло за несколько секунд. Пуня пнул висящего и матерящегося Дениса ногой в район живота снизу вверх. От удара Денис подлетел в воздух и шмякнулся в пыль, сразу же перестав орать. Но его нога оставалась в руке у Пуни, который тут же нанёс ему ещё один такой же удар. Так пинают собаку, вот подходящее сравнение. После первого падения Денис вывалялся в пыли, а потому начиная со второго удара от Дениса во все стороны летела пыль, как от ковра, который выбивают весной. Бум! Шлёп. Бум! Шлёп.

Думаю, Денису хватило и первого удара, а Пуня нанёс их штук 5-6, после чего отпустил ногу. Денис, скорчившись и кашляя, медленно пополз в сторону, встать он не мог. Пуня молча развернулся и пошёл домой.

Последней жертвой Пуни стал Миша. Высокий, крепкий, задиристый - он, видимо, считал, что произошедшее с Денисом его не касается. Я не знаю причину конфликта, я видел лишь драку. Миша ударил Пуню всего один раз, после чего Пуня прижал его к стене своим телом (его масса была к тому времени раза в 2 больше, чем у высокого и крепкого Миши) и начал избивать обездвиженного противника. Просто молотил кулаками и локтями везде, куда получалось. Мне бы хватило одного такого удара, чтобы уйти в нокаут, но Миша был крепкий парень и Пуня молотил его около минуты, после чего развернулся и ушёл, а Миша сполз на пол, больше похожий на хорошо отбитую отбивную.

Конечно, такого хулиганы уже стерпеть не могли, а потому Пуне огласили приговор:

- После уроков тебе пи[c]ец.

Но Пуня решил не ждать, чем это закончится, так как драться с 10-12 людьми сразу дело невыгодное, да и народ там был очень уж паскудный, просто дракой могло и не обойтись. Поэтому он тихо ушёл с последнего урока, а к концу урока пришёл с папой и дядей. Втроём они стояли в коридоре, как подобные треугольники, заслоняя 2 окна и создавая таким образом легкий полумрак.

Прозвенел звонок. Ученики выходили из класса, Пуня стоял возле двери, аккуратно поворачивал очередного хулигана в нужном направлении и лёгким толчком направлял в объятия родственников. Этого к папе, этого к дяде, этого снова к папе. Папа и дядя ложили каждому руку на плечо, придвигали к себе поближе и тихонько задавали какой-то вопрос, после чего каждый гопник яростно мотылял головой, затравленно озираясь. После этого его отпускали с каким-то напутствием.

Больше Пуню не трогали.

белели домики гуцульской деревни.

Отец деловито разматывал веревки, что-то доставал из своего огромного рюкзака, подтягивал и нервно дергал на себе альпинистское снаряжение, а сын, с малюсеньким рюкзачком за спиной, приложив к глазам руки, чтобы не мешал дневной свет, вглядывался в сырую и холодную пасть колодца.

Отец:

- Витя, не переваливайся так, а то и сам туда булькнешь!

- Папа, я кажется вижу, он нормальный…

Пастух, лет семидесяти, важно и неспешно спустил с пригорка стадо коров, подошел к незнакомым людям у колодца, поздоровался и сказал:

- Меня зовут дед Васыль, а вы откуда такие будете? Туристы?

Мужик в альпинистском снаряжении отложил бухту веревки, закурил и ответил:

- Я Сергей, а этот шалопай – Виктор, мы из Москвы.

- Из самой Москвы? Ого. И там уже про наш колодец знают?

Сергей с сыном переглянулись и хором спросили деда:

- А, что «знают»?

- Ну, как же, это просто страх Божий. Неделю назад, может чуть больше, пацаны тут вечером гуляли, случайно заглянули в колодец, а оттуда свет, такой, чуть синеватый. Да что я вам рассказываю, сами загляните, его даже сейчас чуть-чуть видно, а уж по ночам, так и вообще – глаза выедает.

Отец с сыном, в который раз за это утро, с интересом заглянули в колодец и Сергей спросил:

- Дед Васыль, А что, многие сюда заглядывали?

- Да все наше село, даже из соседних люди приходят. Вот и вы жеж из самой Москвы не просто так приехали, тоже ведь слышали.

Сергей сделал строгое лицо хихикающему сыну и снова обратился к пастуху:

- И что люди на это говорят?

- Ну, шо, разное. Одни говорят что - это злые духи и что колодец ведет прямо в Ад, другие, говорят – радиация, а там, кто ее бисову силу знает? Может так, а может и нет. Это ведь не просто колодец, он проклятый.

- Проклятый?

- Да, лет шестьдесят назад, хотя даже побольше, еще до войны - это был обычный колодец, аж пока в нем не утопилась дивчина с нашего села. Родители заставляли выйти замуж, а она не хотела, прыгнула и все. С тех пор и вода из него ушла, была и нет. Так, болото стоит после дождя, но воды уже не наберешь. А теперь, может - это душа дивчины светится, зовет кого? Кто ж ее знает? Другие говорят, что это инопланетяне высадились, понимаешь, сидят там и ждут чего-то.

Старик захихикал и продолжил:

- Радиация – не радиация, но штука опасная, это точно. У нас одна баба, моя соседка, в среду, или в четверг, заглянула туда и чуть не ослепла бедная от этого света. Давление поднялось, еле откачали, даже зрение ухудшилось, как от сварки. Вы бы малому не разрешали туда заглядывать.

Сергей строго сказал сыну:

- Витя, отойди оттуда!

А дед продолжил:

- Пан Сергей, ну так, а шо, вы собираетесь прямо к той холере на дно спускаться?

- Ну да, собираюсь.

- А если оно вас…? Ну, вы там смотрите, поосторожней с ним, мало ли. Ладно, с Богом, давайте потихоньку, не спешите, а я пойду пока.

Маленькая беспородная собачка, поняла хозяина с полуслова и принялась веселым лаем заворачивать стадо коров в сторону села…

… Через полчаса, Сергей уже весь грязный и злой вылезал из колодца, на его руке висели мокрые черные шлейки, а на шлейках болтался тускло горящий фонарик.

Сергей, не выключая, принялся поливать его из фляги, а сын, сидя на своем рюкзачке, виновато наблюдал со стороны:

- Вот видишь, папа, ничего с ним и не случилось, светит.

- Лучше молчи! Если бы ты меня попросил: - «Папа, дай мне свой фонарик, я хочу заглянуть в колодец. Что, я не дал бы?! Как ты не понимаешь, что твоя голова меньше моей, а шлейки отрегулированы под мою голову?! Конечно, фонарь сразу и слетел с твоей бестолковки! »

- Папа, но ты же обещал не ругать меня, если я признаюсь…

Сергей, несколько сбавив тон:

- Витя, я же тебя не ругаю, просто объясняю. Если бы ты сразу, в тот же день признался, я бы его тогда же и достал, а так – целую неделю без фонарика просидели как идиоты. Повезло еще, что мы за эти дни не перебрались на новое место. Ладно, проехали, пойдем быстрее, нас, наверное, там мама в палатке заждалась.

Витя:

- Но ведь все обошлось, фонарик не испортился, до сих пор светит, зато жизнь у местных людей стала немного веселее и интереснее, у них даже легенда про инопланетян появилась.

Сергей улыбнулся:

- Бери рюкзак, пойдем уже, пришельца кусок…

так что, наверное, не ветрянка или чесотка, а какие-то безобидные болячки. Но выглядело жутенько.

Из-за этих болячек девочки постарше ее гоняли, называли паршивой. А она тянулась ко всем, видимо, не хватало ласки в своем детдоме. И в первый же день, когда я пришел в столовую и сел на стул, она подбежала, по штанам вскарабкалась ко мне на колени, обняла и замерла пугливо. Видно было, что она и боится, и надеется, что не прогонят.

А я не стал ее прогонять. Мне самому очень не хватало тактильных ощущений. У нас в семье телячьи нежности были не приняты, родители почти никогда нас не обнимали, с братом мы если не дрались, то играли во что-нибудь шумное. А в больнице пропало и то немногое, что было. Так что я обнял эту малышку, прижал к себе и стал покачивать. А она что-то такое завыла-запела, без слов, но очень уютное и ласковое.

Не помню ее имени. Все называли ее Мартышкой, у нее и правда было что-то обезьянье в личике. Когда я утром выходил из палаты, нянечки мне говорили: «Ну где же ты, невеста уже заждалась». Я негромко звал: «Мартышка! », и она, где бы ни была, слышала и бежала по больничному коридору мне навстречу с радостным воплем. Я подхватывал ее на руки и потом таскал на себе весь день, то на плечах, то под мышкой, то садился и сажал на колени.

Хотелось бы написать что-то вроде: «Мои родители удочерили Мартышку, и теперь она моя сестра». Но я рассказываю не рождественскую сказочку, а кусочек реальной жизни. Я ничего не знаю о ее судьбе. Может быть, ее и правда потом удочерили. Может быть, нет, и она покатилась по наклонной и спилась, как 90% детдомовцев. Может, преодолела всё и прожила достойную жизнь. А может, так и не научилась говорить и кончила свои дни в инвалидном доме.

А меня эта встреча перевернула. Я потом очень сильно тосковал по этому ощущению, когда мелкое теплое существо сидит у тебя на коленях и доверчиво обнимает. До сих пор считаю, что это – самое восхитительное, что может почувствовать человек в своей жизни, никакие сигары с коньяком, орг@змы и спортивные победы рядом не стояли.

Тоска прошла, когда родились мои собственные дети, а родились они довольно рано. С первого дня я их бесконечно обнимал, ласкал, таскал и тискал – но, конечно, не только тискал, но и укачивал, переодевал, мыл, кормил и делал всё остальное, что полагается делать с маленькими детьми. Случился в моей семейной жизни такой момент, когда я влюбился в другую женщину и задумался об уходе. Но задумался ровно на минуту, пока не задал себе вопрос: смогу ли я прожить хотя бы день без моих мартышек? Сразу понял, что нет, и вопрос был решен.

У моей жены была подруга Галя, которая вышла замуж за человека, помешаного на чистоте и порядке. Он мыл руки по двадцать раз в день и мог закатить скандал из-за одной крошки на полу или одной капли воды в раковине. Человек вырос в доме, полном грязи и тараканов, и двинулся на этой теме. Конечно, о детях в этой семье нечего было и думать, они ведь писают, какают, пускают слюни, срыгивают, размазывают еду по столу и так далее. Галя сперва переживала, потом смирилась.

Году на шестом этого брака Галя привела мужа к нам в гости. Он с опаской сел на наш не слишком чистый диван, держа руки на весу, как хирург перед операцией, чтобы ничего не коснуться. Но тут подошла наша младшая дочь, ей как раз было два года, и не говоря худого слова полезла к нему на колени.

Я прямо видел внутреннюю борьбу на его лице. Согнать вроде неудобно, не кошка всё-таки. Трогать – страшно и противно. Задал какой-то светский вопрос, типа как зовут твою куклу. Дочка охотно ответила, она в два года неплохо говорила. Сказала ему еще что-то, он ответил. Всё это держа руки на весу. Но постепенно он почувствовал, что ничего страшного не присходит, а происходит что-то хорошее, и перестал следить за стерильностью рук. Обнял дочку за плечи, покачал на колене, погладил по голове. Видно было, как человек оттаивает. Минут через двадцать он уже вел себя как любой другой гость в доме с детьми. Уходил очень довольный и жал всем руки, как нормальный человек.

А назавтра Галя позвонила моей жене в радостном потрясении: вернувшись от нас, муж потребовал немедленно, не откладывая ни на день, завести ребенка. Вот такая эстафета от Мартышки через мою дочь к Галиному сыну, который в ином случае мог бы и не родиться.

без дураков, произведение Николая Олейникова "Таракан".

Мне сложно сказать, что им руководило. Сам дедушка никогда садик не посещал, так что мстить ему было не за что. Воспитательницы мои были чудесные добрые женщины. Не знаю. Возможно, он хотел внести ноту высокой трагедии в обыденное мельтешение белочек и скворцов.

Так что погожим осенним утром я вышла на середину зала, одернула платье, расшитое листьями из бархатной бумаги, обвела взглядом зрителей и проникновенно начала:

– Таракан сидит в стакане,

Ножку рыжую сосёт.

Он попался. Он в капкане.

И теперь он казни ждёт.

В "Театре" Моэма первые уроки актерского мастерства Джулии давала тётушка. У меня вместо тётушки был дед. Мы отработали всё: паузы, жесты, правильное дыхание.

– Таракан к стеклу прижался

И глядит, едва дыша.

Он бы смерти не боялся,

Если б знал, что есть душа.

Постепенно голос мой окреп и набрал силу. Я приближалась к самому грозному моменту:

– Он печальными глазами

На диван бросает взгляд,

Где с ножами, топорами

Вивисекторы сидят.

Дед меня не видел, но он мог бы мной гордиться. Я декламировала с глубоким чувством. И то, что на "вивисекторах" лица воспитательниц и мам начали меняться, объяснила для себя воздействием поэзии и своего таланта.

– Вот палач к нему подходит, – пылко воскликнула я. – И ощупав ему грудь, он под рёбрами находит то, что следует проткнуть!

Героя безжалостно убивают. Сто четыре инструмента рвут на части пациента! (тут голос у меня дрогнул). От увечий и от ран помирает таракан.

В этом месте накал драматизма достиг пика. Когда позже я читала в школе Лермонтова "На смерть поэта", оказалось, что весь полагающийся спектр эмоций, от гнева до горя, был мною пережит еще в пять лет.

– Всё в прошедшем, – обречённо вздохнула я, – боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды вытекают из него.

Тут я сделала долгую паузу. Лица взрослых озарились надеждой: видимо, они решили, что я закончила. Ха! А трагедия осиротевшего ребёнка?

–Там, в щели большого шкапа,

Всеми кинутый, один,

Сын лепечет: "Папа, папа! "

Бедный сын!

Выкрикнуть последние слова. Посмотреть вверх. Помолчать, переводя дыхание.

Зал потрясённо молчал вместе со мной.

Но и это был ещё не конец.

– И стоит над ним лохматый вивисектор удалой, – с мрачной ненавистью сказала я. – Безобразный, волосатый, со щипцами и пилой.

Кто-то из слабых духом детей зарыдал.

– Ты, подлец, носящий брюки! – выкрикнула я в лицо чьему-то папе. – Знай, что мертвый таракан – это мученик науки! А не просто таракан.

Папа издал странный горловой звук, который мне не удалось истолковать. Но это было и несущественно. Бурными волнами поэзии меня несло к финалу.

– Сторож грубою рукою

Из окна его швырнёт.

И во двор вниз головою

Наш голубчик упадёт.

Пауза. Пауза. Пауза. За окном ещё желтел каштан, бегала по крыше веранды какая-то пичужка, но всё было кончено.

– На затоптанной дорожке, – скорбно сказала я, – возле самого крыльца будет он задравши ножки ждать печального конца.

Бессильно уронить руки. Ссутулиться. Выглядеть человеком, утратившим смысл жизни. И отчетливо, сдерживая рыдания, выговорить последние четыре строки:

– Его косточки сухие

Будет дождик поливать,

Его глазки голубые

Будет курица клевать.

Тишина. Кто-то всхлипнул – возможно, я сама. С моего подола отвалился бархатный лист, упал, кружась, на пол, нарушив шелестом гнетущее безмолвие, и вот тогда, наконец, где-то глубоко в подвале бурно, отчаянно, в полный рост зааплодировали тараканы.

На самом деле, конечно, нет. И тараканов-то у нас не было, и лист с меня не отваливался. Мне очень осторожно похлопали, видимо, опасаясь вызвать вспышку биса, увели плачущих детей, дали воды обмякшей воспитательнице младшей группы и вручили мне какую-то смехотворно детскую книжку вроде рассказов Бианки.

– Почему? – гневно спросила вечером бабушка у деда. Гнев был вызван в том числе тем, что в своем возмущении она оказалась одинока. От моих родителей ждать понимания не приходилось: папа хохотал, а мама сказала, что она ненавидит утренники и я могла бы читать там даже "Майн Кампф", хуже бы не стало. – Почему ты выучил с ребёнком именно это стихотворение?

– Потому что "Жука-антисемита" в одно лицо декламировать неудобно, – с искренним сожалением сказал дедушка

эту сцену, думают, что дитя плохо воспитано, и родители из вас - из вас, краснеющие папан и маман! - никудышные. Но ладно посетители магазина. А если то же самое подумают чиновники из опеки и попечительства?

Дело было в мае. Как-то на выходных восьмилетний отпрыск моих знакомых, человечек по имени Саша, нашёл себе оригинальное развлечение. Берётся пустая бутылочка из под фруктового сока ёмкостью 0, 39 л, крепко прижимается поительным отверстием к руке или к лицу и - ччччпок! - получаем на теле красивый красный кружок. А если прижимать-отрывать бутылку много раз в разных местах, в красных кружках будет всё тело.

Саша так и сделал. Минут сорок он играл с бутылкой, пока не пришли родители. Они ахнули, отняли у ребёнка бутылку и отправили гулять.

Вечером, когда Саша вернулся с прогулки, картина изменилась - кружки с тела не исчезли, наоборот, они стали ярче и лиловее, и больше. У Саши было уже не лицо, а розово-фиолетовое мурло, в синяках и разводах. В таком же состоянии были руки и ноги. Полное впечатление, что дитя подверглось жестокому, садисткому избиению.

Засада в том, что на следующий день Саше предстоял экзамен по русскому языку. На него мог заглянуть не только директор школы, но и высокие люди из районного образования, и даже из опеки. Родители в ужасе вспомнили, как легко в России отнять ребёнка у производителей, и им стало нехорошо.

Обмазав мальчишку на ночь каким-то заживляющим раствором, они сели катать объяснительную для директора.

Наутро Саша оказался ещё страшнее, чем был. К розовым и лиловым мотивам прибавилась желтизна. Он напоминал маленького карикатурного бомжика. Ни живы ни мертвы родители отправили мальчика в школу. В класс Саша вошёл одним из последних, странно сутулясь, и тихо присел на заднюю парту.

Конечно же, по закону подлости, в классе был директор и тётка из депатамента образования! Когда они присмотрелись и увидели сашину физию, директор издал вопль, а тётка медленно сползла под стол.

- Мальчик, что с тобой?! Тебя избили?

- Нет, господин директор, это я сам! - улыбаясь, сказал Саша и достал из рюкзака злосчастную бутылку. - Смотрите.

Он нашёл живое место на теле и приложил к нему бутылку. Чччпок! - и на теле остался красивый красный кружок, который стремительно стал лиловеть.

Экзамен был сорван. Первоклассники хохотали.

а истинным великаном. Кушал Толя с большим аппетитом, в классе гонял всех сверстников и даже задирал ребят из старших классов. Шла за ним слава

«безбашенного» оторвыша.

А корейцу Паку – всего-то восемь годков от роду. Папа Пака - Ким - служил некогда вместе с отцом Толи, Семеном Барыкиным, в десантных войсках. Не «разлей вода» были друзья. Настоящие! И после возвращения священного долга Родине не потеряли друг дружку из виду, еще крепче сделалась мужская дружба однополчан. Потому, когда несчастье приключилось, не было сомнений у Семена Барыкина и его супруги Тамары, что делать с сыном друга. Родственников у корейца не сыскалось и сироту пригрели Барыкины. С радостью согласился Пак влиться в дом Барыкиных членом семьи, да Толька, зараза, невзлюбил корейца. Как же, конкурент появился за родительское внимание!

Да и вообще, нраву Толян был, прямо скажем, гаденького. Любил обидеть слабого. А Пак как раз и был вроде бы таким – худющий крошечный миниатюрный восточный человечек, сущий чертенок. Щ–у-упленький.

Правда, папаша его – коренастый обрусевший кореец Ким - до кончины своей скоропостижной обучал сына элементам КУНГ-ФУ. Но о том никто не знал из окружающих. А еще Пак не выговаривал букву «Ш» по–русски. Не шла она у него – и все тут. Итак, волею провидения стали они братьями – Толян и

Пак.

- Писюнчик! – так обзывал старший Толян младшего «братца» – корейца

Пака. Толян подвалит к новоявленному восьмилетнему родственничку, двинет кулаком в плечо, тот летит к стенке, а наш галдит во все горло:

- Писюнчик - попрыгунчик! Писюнчик – попрыгунчик!

Корейский мальчик Пак все терпит. Лишь изредка горячая восточная слеза падает в его ладошки, которыми он прикрывает лицо. Наш бугай Толян ему пендаль даст – кореец летит через всю комнату, как мячик. Родители всем пельмешки разложат, а Толян тайком братику пельмешки у меньшого брата тырит. Говорит зло: «Жри свой корейский «Доширак»!

По делам в районную управу раз отошли на пару часов Семен и Тамара

Барыкины. Наказали сыновьям сидеть смирно и дружить. Толян кивает. А тут заболел у Пака зуб от поедания ирисок, а наш Толян к нему идет с кусачками «зубик вынимать». Родителей нет дома, и нет спасу несчастному от брата–забияки. Вот восточный маленький человечек и кричит:

- Не надо! Не надо!

- Надо! Открывай пасть! Выдерну все твои 6 зубов! – грозит Толян.

Великан, зараза, уже и зубы успел во рту маленького корейца пересчитать.

Запомнил число.

- Нет, один рви! – торгуется Пак.

- Нет - шесть!

- А-а-а! Отойди от меня! Пожалеесь!

- Давай, беззубый черт! Сейчас я буду стоматологом! И букву «Ш» заодно у меня научишься выговаривать! «Пожалеесь! » А не то кусачками зубья подергаю! А то ишь, пугать меня, Толяна, удумал! «Пожалеесь! » Не смеши!

Что ты можешь, гриб ты шиитаке!

И снова двинулся амбал на корейца, поигрывая кусачками, да вдруг потемнело в глазах его. Маленькая пятка Пака стрелой взлетела от пола и врезалась в челюсть Толяну. Последний выронил из рук кусачки, да рухнул на пол бесчувственно.

Через два часа Барыкины вернулись домой. Так получилось, тихо зашли. С ужасом застали такую картину: Толян ползал на четвереньках по полу кухни и кричал:

- Толян – писюнчик! Толян – писюнчик!

А маленький корейский мальчик сидел на нем верхом и командовал:

- Исо! Исо! Исо!

- Толян – писюнчик! Толян – писюнчик! – тараторил Толян.

- Что это вы делаете? - воскликнули Барыкины.

Ребята застыли.

- Играем в кавалеристов! – нашелся Пак.

- А! Тогда понятно! Надеюсь, вы друг друга не обижаете? Вы же братья!

- Нет! – покачал головой кореец.

- Нет! – чуть не плача согласился Толян.

- Хорошо. Только это… Писюнчик… слово это - не очень приличное. … Не надо его больше употреблять. Хорошо, ребята?

- Угу! – гаркнули оба пацана одновременно.

Родители вновь ушли, не сложилось у них сразу все дела доделать в управе района, а через полминуты по заднице Толяна снова стукнул хлыст, и он вновь стал ползать на четвереньках и канючить:

- Толян - писюнчик! Толян - писюнчик! Толян – писюнчик!

- Исо! Исо! – без эмоций требовал кореец. – Будесь знать, как маленького брата обижать!

А тем временем на улице Тамара Барыкина улыбнулась мужу:

- Какие они у нас дружные получились!

Семен кивнул и напомнил:

- Надо обязательно Паку логопеда привести. Все же, букву «Ш» он должен научиться произносить правильно!

Супруги зашагали в сторону управы. Барыкины не знали, что в их квартире вовсю звучат слова и приказы типа «Писюнчик! », «Исо! », «Будесь знать, как меня обижать! », а также свистит хлыст юного восточного наездника.

Но вскоре в запале скачек на спине амбала Пак неожиданно четко выговорил букву «Ш». Толян прибалдел и потребовал сказать еще. Пак сказал четко

«Будешь знать, как меня обижать! » много раз, и все фонетически точно!

Барыкиным не пришлось вызывать приемному сыну логопеда. А Толян, познав пятку меньшого братца и корейское чудо в исправлении речи, ошалел и стал теперь лучшим другом, защитником и истинным братом.

и шел. Все без помощи родителей. (Это потом он конкретно разленился).

Рядом с домом в то время шла стройка. Работяги на стройке начинали свой рабочий день в 5 утра, звучал гудок.

И вот в одно утро брат услышал гудок и решил, что это звенит его будильник.

Не посмотрев на часы, тихонько встал, собрался, вышел из дома (а школа находилась в 15-20 минутах ходьбы).

Через некоторое время встали родители. Бац, а сына дома нет!

- Леш! Ты где? Хватит прятаться!

Посмотрели в шкафах, под кроватями и пр. Потом побежали по району его искать.

Им в голову не могло придти, что их сын спокойно сидит на крылечке и ждет, когда же, наконец, откроется школа. Что только они не передумали!

А Леша обнаружил, что забыл баночку для воды на урок рисования, и решил вернуться за ней домой (ведь тогда отсутствие баночки каралось двойкой). Представьте его удивление - родители встречают на улице, обнимают, целуют со слезами радости на глазах!

Вот как можно иногда родителей и до седых волос довести!