В начале 90-х годов самые крутые российские конторы стали выкидывать на помойку первые тысячи из многомиллионного обреченного на вымирание племени пишмашинок. Одну из них случайно подобрал мой приятель в самом центре Владивостока. Это
было настоящее чудо – суперэлитная машинка фирмы Ремингтон, старинная уже для того времени.
Работа на такой машинке доставляла физическое наслаждение.
Приятель был в самом отличном расположении духа – у него недавно родился сын первенец, и у сына всё было хорошо. Приятелю стало жалко никому не нужную машинку, и он забрал её с собой. Но он был человек занятой и уже давно работал на компьютере. Он так и не придумал, что с ней делать, а выбросить её снова рука не поднималась.
Машинка была отправлена в кладовку и там напрочь забыта.
Но через несколько месяцев у его сына начались резаться зубы.
Младенец орал день и ночь напролет, качественных обезболивающих гелей в те дикие времена в нашем городе не было. Родители перепробовали всё, чтобы облегчить его страдания, но неожиданно победила пишущая машинка – когда широкое лицо отца склонялось над колыбелью и улыбалось, начиналось мягкое похожее на дождь шлепанье клавиш и мелодичный перезвон каретки.
Эти звуки были такими музыкальными, как будто машинку настраивали Шопен и Моцарт.
Младенец успокаивался и улыбался в ответ.
Но вскоре машинке и в этом нашлась замена – дела приятеля шли в гору, и он осуществил уже свою детскую мечту – купил музыкальный центр Грюндик, невольно разрекламированный в своё время еще Высоцким. Помимо прочих радостей, этот центр мог всю ночь напролет играть произведения классики, успокаивая ребенка гораздо лучше.
Через три года они перепродадут этот центр по дешевке, потому что он морально устареет – в нем не было CD. Но тогда, в 92-ом, этот центр царил в квартире. Против такого конкурента у бедной машинки не было ни единого шанса. Её первое неожиданное применение на этом закончилось.
Она снова отправилась пылиться в кладовку, пока сын приятеля не нашел её там, будучи уже почти трёх лет от роду. Машинка весила две трети от его собственного веса, поэтому он даже не пытался вытащить её наружу.
Осваивал он её прямо в кладовке. Не знаю, подглядел ли он по телевизору или догадался, но он сам вставил в машинку чистый лист бумаги, прокрутил его и нажал на клавишу.
Затаив дыхание, следил он за тем, как серебристые литеры взлетают словно ракеты и оставляют на чистом листе крошечные отпечатки тех самых букв, которые он видел на клавишах. Но влюбился он в неё, думаю, снова в ту минуту, когда раздался первый тихий перезвон конца строчки – потому что в этот перезвон невозможно было не влюбиться.
С этого дня начался новый звездный час машинки – в ответ на просьбу сына отец вытащил её из кладовки, водрузил на самое почетное место и подарил сыну в полное распоряжение с единственным условием – не ломать. Машинка стала первой серьезной взрослой вещью в жизни этого мальчишки. Поскольку ломать её было нельзя, ему оставалось придумать для неё тысячу разных игр. Помню наверняка только одну из них, потому что сам играл в неё с ним, причем с удовольствием – на листе бумаги рисуется множество мелких танчиков, каретка поднимается, чтобы нельзя было точно прицелиться с её помощью, после чего прицел наводится на глаз прокруткой и пробелами.
Мы расстреливали эти танки по очереди буквой "х", хотя конечно возможны варианты.
Использовать машинку по прямому назначению он научился в четыре года не потому, что был вундеркиндом – у него не было другого выхода. Его отца крупно подставили и увезли туда, куда не доходит электронная почта.
Конечно, можно было распечатывать письма и с компьютера, но к отцовскому компу ребенка не подпускали – мониторы той далекой эпохи били по глазам нещадно. А от руки писать он тогда вообще не умел, да так по-моему толком до сих пор не научился.
Зато всю клавиатуру пишмашинки он давно знал наизусть по своим играм. Машинка была его другом, и он писал письма отцу вместе с ней.
Года через полтора приятеля оправдали. Он вернулся, отбил свой бизнес, и вскоре для его сына началась новая хорошая жизнь, в которой машинке снова не оказалось места – её сменила череда модных ноутбуков, спецшкол и дальних поездок семьей на различные Фиджи-Мальдивы.
Но однажды у машинки снова началась новая жизнь, только грустная.
На самом излете 90-х моего приятеля, выражаясь языком того времени, завалили. Скорее всего, по ошибке – их особый высотный дом цвета засохшей крови был полон живых мишеней. Для его семьи наступили трудные времена – началась цепь переездов по съёмным квартирам.
В каждую из них сын приятеля переносил тяжеленную машинку сам – наверно боялся, что другие её просто выкинут. Каждая новая квартира была скромнее и теснее предыдущей, и машинке там всё труднее находилось место. Она стала бывшей любимой игрушкой – и играть не хочется, и выбросить жалко.
Еще молодая красавица вдова приятеля не спешила выходить замуж, но однажды она это сделала. И тогда про машинку все забыли уже на многие годы – она безвозвратно канула где-то на чердаке большого загородного дома нового мужа. Если бы на месте этой злосчастной машинки был человек, он давно бы покончил самоубийством просто от сознания собственной ненужности.
Но детская любовь всё-таки самая сильная. Прошлым летом выросший сын моего приятеля нашел-таки своей машинке полезное применение.
Он сообразил, что вылезающие из неё печатные листы легко потом сразу большой пачкой автоматически сканировать и распознавать в вордовский текст. К этому времени он стал активно пишущим человеком.
Он полюбил печатать на машинке в беседке на даче, на свежем воздухе среди зарослей малины. Никаких проблем с аккумуляторами, никакого противного завывания ноутбуковского вентилятора. Парень перестал бояться падающих на экран лучей солнца – сейчас он счастлив, когда солнечные пятна вспыхивают на бумажном листе. А ноутбук лежит рядом в спящем режиме для эпизодических справок.
Но главное – под перезвон каретки и шлёп клавиш к нему наконец вернулось настоящее детское вдохновение. В чем его причина, он однажды попытался мне объяснить. По его словам, машинка с детства привила в нем уважение к печатному слову и ощущение его непоправимости.
Перед тем как напечатать на машинке очередную фразу, он прокручивает её в голове несколько раз до тех пор, пока не становится ясно – лучше уже не скажешь. А вот об опечатках – ужасе прежних машинисток — он вообще не парится. Обдумав фразу, он печатает её с сумасшедшей скоростью, наобум, почти вслепую – все опечатки потом подчеркнет Ворд.
Не заботится он и об очередности сказанного – печатает в каждый момент тот отрывок, который волнует его больше всего. Переставить и отсортировать потом тоже легче в Ворде. По возвращении домой напечатанные тексты сканируются, редактируются на компе и разлетаются далеко за пределы нашего города – по нынешним и потенциальным заказчикам, по сайтам и письмам любимой девушке.
Вот только с комплектующими проблема – нет больше на Руси фабрик, производящих красящую ленту для пишмашинок. Но и это не беда – ленту он заказывает через eBay из довольно далеких уголков планеты.
Машинка живет теперь полной жизнью. Она так и не устарела морально за все эти годы – просто ей пришлось очень долго ждать, чтобы хваленые информационные технологии стали наконец такими же совершенными, как она сама.
На этой бодрой оптимистической ноте и я собирался закончить свою историю. Собственно, я думал уложить её всего в три предыдущих абзаца – эдакий короткий позитивный рассказец из цикла "полезные советы". Типа, каждой старой ненужной вещи или человеку может спустя годы найтись свое применение. Ну и как классно печатать на машинке на даче, когда есть сканер. Но для такого пятиминутного рассказа я был слишком ленив или занят. Я рассказал эту историю только потому, что недавно обнаружил — этот удивительный парень умудрился найти еще одно неожиданное применение своей любимой машинке.
Время от времени, уже довольно редко, мы собираемся дружеской компанией у него дома. Когда длинный наш разговор уходит в воспоминания, бывает, что он касается его отца. В такие минуты его лицо иногда делается каменным, и спустя несколько минут он незаметно уходит в свою комнату, откуда начинает доноситься стремительное шлепанье клавиш и звон машинки.
Что поделаешь, вдохновение или бизнес – думаем мы и продолжаем разговор уже откровенно, не боясь задеть нежные чувства парня. Но однажды, проходя мимо его двери, я понял, что 1003-й по внутреннему счету этой истории нестандартный способ использования машинки – это постановка разумной шумовой завесы. Сын моего приятеля, несмотря на ранний успех, еще совсем мальчишка, ему всего 18 лет.
Сквозь частый как дождь барабанный шум клавиш и привычный перезвон каретки я вдруг услышал, что он плачет.
Я не думаю, что в такие минуты он печатает какую-то абракадабру – в шуме клавиш слышны осмысленные секундные паузы. Мне почему-то кажется, что он, как и тогда четырехлетним ребенком, продолжает иногда печатать на машинке письма своему отцу – туда ведь тоже не доходят электронные письма…
