Но я бы не стал называть халявой ситуации, когда студент закорешился с деканом, соблазнил преподавательницу или пристыдил профессора. Хитро спрятанная шпаргалка или секретный код, передаваемый из окна напротив, тоже не она. И небывалое
везение, когда случайно выученный вопрос, один из сотни, спасает на экзамене, всё-таки трудно сюда отнести. Истинная халява, базирующаяся на священном принципе недеяния, приходит без малейшего напряжения со стороны получателя.
О ней и речь.
Советская власть попрощалась с нами, когда я учился на третьем курсе. Одновременно нам помахал ручкой и союз нерушимый, но это событие мало кем было воспринято как значимое, особенно в нашем поколении. Помню, как на первом после подписания Алма-Атинских соглашений и новогоднего обращения Задорнова к народу на семинаре по немецкому языку преподавательница задала нам наводящий вопрос: «Как называется наша страна? » «Russland», хором ответила наша небольшая группа, включая и обычно молчащего двоечника Ника. Ник был при этом почти отличником по профильным предметам, а вот по-немецки смог выучить только фразу «Ja, das stimmt! » Этой фразой он всегда отвечал на многословные сетования немки по поводу своей неуспеваемости.
Замешавшаяся немка, как оказалось, вознамерилась ознакомить нас с новоявленной конструкцией «Gemeinschaft der Unabh? ngigen Staaten» («Содружество Независимых Государств»), и начала рассуждать про «бОльшую страну». Мы ее выслушали и пожали плечами.
А вот уход советской власти был длительным, многоступенчатым и заметным. Еще на первом курсе покинула нас, казавшаяся доселе незыблемой в вузовских программах «История КПСС». Но свято место не могло быть даже наполовину пустым, и мы оказались слушателями уникального предмета под названием «Социально-политическая история двадцатого века», которую, по созвучию с постоянно бывшей тогда на слуху болезнью, все немедленно окрестили «СПИДвека». Видимо, сокращение не порадовало начальство, и уже следующий курс увидел в своем расписании просто «Историю Отечества». Ну а мы встретили новый предмет с большим энтузиазмом. Еще бы: и преподаватели, и студенты были избавлены от необходимости тупо твердить, что учение Маркса истинно, потому что оно верно. Мы могли свободно обсуждать и анализировать события подходившего к концу века. Студентам, которые уделяли внимание непрофильным, «гуманитарным» предметам, случалось ходить на лекции и даже семинары в другие группы, если там разбирались какие-то интересные аспекты недавней истории, и, в итоге, мы хорошо познакомились с преподавателями истфака, а те, в свою очередь, были в восторге от аудитории (в смысле, студентов) физического факультета.
На следующий год по старой программе нас ожидало марксистско-ленинское обществознание или что-то вроде того. Но, не забудьте, советское настоящее уже уходило в прошлое. На этой волне в учебной программе появилась новомодная социология. Не менее модный плюрализм побудил не то что бы сделать этот предмет совсем факультативным, но дать студентам альтернативу в виде спецкурсов самых популярных историков. Таким образом, расписание ознаменовалось базовым курсом социологии и тремя альтернативными историческими спецкурсами, на один из которых я и записался.
Может быть, выше я создал у кого-то ложное впечатление, что все студенты-физики с удовольствием, добровольно и с песней изучали историю и прочую гуманитарщину? Спешу исправиться: отнюдь нет. Да, немало студентов записалось на альтернативные исторические курсы. Но еще большее количество забило на гуманитарные предметы вообще, надеясь в итоге как-нибудь потом выкрутиться. Поэтому, когда на каждый из предметов явилось и записалось по два десятка студентов, никто из преподавателей не удивился. Историки – потому что, несмотря на все свои восторги, не питали иллюзий по поводу лени студентов вообще и лени студентов-физиков в отношении гуманитарных дисциплин в частности. Социолог – потому что плохо себе представлял масштабы физического факультета.
А масштабы эти были немаленькими. Если не ошибаюсь, физфак тогда был самым населенным факультетом МГУ, предоставляя 450 мест на курсе. Кроме того, именно в это время бесславно завершилась спецоперация, ой, то есть ввод ограниченного контингента советских войск, сменившийся выводом означенного контингента. Государство снизило уровень потребления живой силы возраста 18+ и даже отрыгнуло часть этой силы, вернув призванных со студенческой скамьи срочников обратно на эту скамью, естественно, в начало учебного года. Этот кульбит увеличил численность нашего курса до 600 человек.
Подозревая, что может ожидать их в конце семестра, историки в течение него распределили между ходившими к ним студентами темы рефератов (которые тогда из интернета скачивать было не принято ? ), на предпоследнем занятии оные рефераты собрали, на последнем – рассказали о результатах проверки, обсудили и выставили зачёты. И попрощались с гостеприимным физфаком, предоставив принимать зачет в назначенный для этого день, преподавателю основной дисциплины, то есть социологу.
Теперь пора представить действующих лиц. Это трое моих однокурсников, приятелей, можно, наверное, даже сказать, друзей. Димон – атлетически сложенный парень, абсолютно уверенный в себе в общении с девушками, во время игры в футбол, позже – в общении с клиентами в бизнесе, короче, везде, кроме экзаменов. Причина последнего была непонятна, ибо физику и математику он знал, пожалуй, лучше всех нас. Олег, с которого еще в юности можно было писать портрет мятущегося русского интеллигента, нерешительный, постоянно сомневающийся, но – благодаря то ли выработавшемуся иммунитету к собственной нерешительности, то ли каким-то еврейским корням (а куда же русскому интеллигенту без еврейских корней? ) – всегда находивший выход из тупика в который сам себя перед этим загнал. И Лёха, представлявший из себя ботаника в чистом виде, тормозной, в толстых очках с большими диоптриями, вечно удивленный. Делили они одну комнату в Доме студента, каковое уютное учреждение я не смею обозвать «общагой», ибо случалось мне жить и в настоящих общагах.
Так вот, эти три довольно разных человека проявляли единодушие в одном вопросе. Они считали меня главным специалистом по борьбе с гуманитарными предметами, ходить на которые считали пустой тратой времени, и до описываемого момента всегда успешно использовали в этом вопросе принцип: «Делай, как он». Вот и при приближении зачета по социологии они стали выяснять у меня подробности. И, к своему ужасу, обнаружили, что на этот раз поезд уже ушел, записаться туда, где я был, нет никакой возможности, и даже зачеты там уже выставлены. Мои увещевания, что я-то, как лох, весь семестр ходил на занятия, а они вот сейчас как-нибудь проскочат зачёт, не имели успеха.
Наступило хмурое утро дня «икс». Димон впал в уныние, повторяя мантру: «Это надо же, вылететь из-за социологии». Олег умудрился где-то достать соответствующий конспект лекций, порывался их прочесть, но мало что понимал. Лёха, всю предыдущую ночь готовившийся к досдаче физпрактикума, а днём его, наконец, сдавший, спал. Поднять его друзья не сумели, и поплелись на зачёт вдвоём.
Социолог, тем временем, проникся мощью физфака уже в процессе получения ведомостей, а теперь, пока в огромную лекционную аудиторию набивались пять сотен студентов, прикидывал варианты, как принимать зачёт. Вариант просматривался один, и преподаватель приступил к его реализации.
Когда собравшийся курс притих, лектор начал действовать так. Задавал вопрос, выслушивал ответ первого замеченного в поднятии руки студента и выносил вердикт: «да» или «нет». После семи-восьми вопросов он приглашал ответивших верно пройти с зачетками к столу, выставлял им заветную отметку и возвращался к началу процедуры.
Вопросы, казалось, сыпались без какой-то системы, поэтому раздобытый коспект не сильно помгал. Димон продолжал тихо бормотать свою мантру про «вылететь», а Олег лихорадочно шарил по страницам лекций в поисках системы. И, наконец, система была обнаружена! Социолог шёл по темам лекций с конца, при этом внутри каждой четной лекции перебирал вопросы в нормальном порядке, а в нечетных – опять-таки начинал с конца. Излагать суть своего великого открытия было некогда. Олег быстро отыскал в конспекте текущее положение полета мысли лектора и просто шепнул Димону: «Сейчас он спросит, что такое норма по Дюркгейму. Ты поднимаешь руку и отвечаешь, что это вариант поведения, статистически наиболее часто принимаемый обществом». Затем Олег и сам воспользовался плодами своего открытия, и через пару минут, получив зачеты, друзья медленно и торжественно поднимались к выходу из аудитории.
На выходе из аудитории они столкнулись с Лёхой, проснувшимся уже до уровня способности задать вопрос: «Чё там? » Олег вручил Лёхе конспект, готовясь изложить суть своего открытия, но ушедший в состояние эйфории Димон радостно возвестил: «Да там на халяву зачеты ставят! » Лёха кивнул и зашёл в аудиторию.
Дальше всё было просто. Сонный Лёха услышал «на халяву» и увидел небольшую очередь возле стола лектора, состоявшую как вы можете догадаться, из следующей порции ответивших. На сидевших в аудитории Лёха внимания не обратил, ну сидят и сидят, мало ли. Он подошёл в конец очереди, и лектор, уже изрядно офонаревший от количества студентов, внёс заветные записи в зачетку и в ведомость, попутно поругавшись, что Лёха не соизволил сам вписать название предмета и фамилию преподавателя.
Вот это и была она – самая настоящая, чистая, неразбавленная халява.
