«В театре Саратова, где я работал, моя жена была героиней, а я был её мужем. Первые годы все меня так и называли – муж Зориной. Меня не знали, а она была звездой. Потом всё стало складываться иначе.
Мы с театром отправились во Львов. Однажды я пошел пообедать в ресторан и, войдя, столкнулся взглядом с Владимиром Басовым. Он был со своей женой Валентиной Титовой. Мы не были знакомы, и я, разумеется, не подошел, хотя весь обед ерзал на стуле, не зная, как же поступить. Потом Басов мне рассказал: «Увидев тебя, Валя немедленно решила, что мы нашли Генриха. Я был недоверчивее: «Такого лица у актеров не бывает. Он, наверное, физик или, на худой конец, филолог».
А потом я как-то снимался с Евгением Леоновым. У нас были чудесные взаимоотношения, и потом Леонов, работавший в Театре Маяковского вместе со своим другом, директором этого театра Экимяном, уходили в «Ленком». И они пробивают эдакого диссидентствующего и опального режиссёра Захарова главрежем. И когда Захаров стал набирать команду актёров, Евгений Павлович и рассказал ему про меня. Дескать, актёр с периферии, но очень хороший». Олег Янковский
Олег Янковский
Поэт и дипломат Фёдор Иванович Тютчев часто бывал очень рассеян. Однажды великая княгиня Елена Павловна, благоволившая Тютчеву, пригласила его на бал в петергофский дворец. С утра Фёдор Иванович побывал у своих друзей, отобедал там и отдохнул. Его лакей тем временем привёз парадный фрак, повесил на стул и уехал. Проснувшись, Тютчев оделся и, не беспокоя хозяев, отправился во дворец.
На ярко освещенных аллеях парка поэта несколько раз останавливали знакомые, выражая удивление по поводу его фрака, но Тютчев не обратил на это внимания. Едва сдержала смех при встрече и великая княгиня. Вскоре Тютчев уехал домой. А наутро его друзья сообщили удивительную новость: кто-то накануне обокрал их выездного лакея:
- Ливрея висела в передней и вдруг исчезла. И то удивительно, рядом на стуле лежал ваш фрак - его не взяли, а на поношенную ливрею польстились!
Фёдор Иванович добродушно рассмеялся, поняв, в каком наряде он щеголял вчера на придворном балу.
Когда снимали фильм "По семейным обстоятельствам", Ролан Быков поставил условие - его должны отснять за один день, так как он занят в другом фильме. Короткий эпизод еле успели снять, потому что от смеха никто не мог работать, когда Быков с каменным лицом ставил диагноз: "У вашей фефочки проблемы с фикцией" и приглашал приезжать к нему на "улицу Койкого". Особенно тяжело было Евгению Евстигнееву, который каждый раз сползал на пол от хохота. Невероятным усилием актёр делал серьёзное лицо, но при первых же словах Быкова у него выступали слёзы от сдерживаемого смеха. В результате так и сняли... Кстати, чиновники не очень активно, но всё-таки требовали вырезать логопеда из фильма, потому что в его дикции усмотрели насмешку над Леонидом Брежневым.
Дело было в 30-е годы прошлого столетия. У легендарных теноров московского Большого театра Лемешева и Козловского были фанатки - "лемешистки" и "козловистки". Кто-то придумал собирательное прозвище "сырихи", потому что кучковались они у магазина "Сыр" на улице Горького (сейчас Тверская). Настойчивые, но тихие.
Они не пропускали ни одного концерта, ни одного спектакля, поджидая кумиров на улице, у дома или возле гримерки.
Величайшим счастьем считалась возможность заплатить 200 рублей деду-гардеробщику, который выносил калоши кумира — в них можно было постоять!
Однажды Козловский на глазах своих фанаток в этом магазине купил 200 грамм рокфора. Фанатки немедленно скупили весь оставшийся рокфор. Директор магазина едва не полез в петлю, потому что ему подняли "план по рокфору" раз в десять.
Самая необычная дуэль состоялась между господами Ле Пиком и де Грандпре.
Они поспорили за благосклонность танцовщицы Парижского театра мадам Тиревит.
Ветреная особа никак не могла определиться, кто ей больше нравился.
Дуэль решили проводить на воздушных шарах, поднявшись в небо на 2000 футов.
Это случилось 3 мая 1808 года.
Внизу собралась огромная толпа зевак, желавших насладиться зрелищем.
Когда шары находились в 80 ярдах друг от друга первым выстрелил Ле Пик, но промахнулся.
Вторым выстрелом месье де Грандпре пробил оболочку шара и корзина стала быстро терять высоту.
В результате погиб не только соперник, но и человек, который управлял шаром.
Месье де Грандпре благополучно приземлился в 32 километрах от места событий.
Но вожделенного приза он не получил -коварная мадам сбежала с другим мужчиной.
Николай I, отдыхая в одном из загородных дворцов, часто ездил наблюдать за военными учениями.
И вот как-то у дороги, по которой следовал император, оштрафованные солдаты рыли канаву.
Завидев царский экипаж, солдаты вытянулись в шеренгу, сняли шапки, безмолвно дожидаясь, пока государь проедет, чтобы снова приняться за работу.
С ними, как с наказанными, по принятым тогда правилам император не мог поздороваться словами: «Здорово, молодцы! »
Подобная сцена повторилась и на следующий день.
Невозможность приветствовать солдат, пусть и провинившихся, мучила Николая.
Император не выдержал и своим неподражаемым по мощи голосом крикнул:
– Здорово, шалуны!
Нечего и говорить, каким восторженным «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество! » отвечали солдаты на хитрость царя, ловко обошедшего строгое правило.
Однажды поздно вечером летом 1970 я перевернулся на бок и спросил лежащую рядом со мной девушку, хочет ли она выйти замуж.
— Мы поговорим об этом утром, — сказала она. — Сейчас мне надо поспать.
Утром она сказала, что женитьба — это не очень хорошая идея, а на самом деле, даже очень плохая, но она все равно согласна. Она
Той осенью мы сели в автобус, идущий из Старого Города, где жила Табби, до Бангора, где находился известный ювелирный магазин Дейз. Мы попросили показать самый дешевый комплект из двух обручальных колец, который был в продаже. С великолепной профессиональной улыбкой, в которой не было ни капли снисхождения, продавец показал нам пару тонких золотых колец за 15 долларов. Я достал бумажник, который тогда пристегивал байкерской цепочкой к шлевке джинсов, и заплатил за них. В автобусе по дороге домой я сказал: «Готов поспорить, они оставят зеленый след на наших пальцах».
Табби, всегда колкая на язык, ответила: «Надеюсь, мы проносим их достаточно долго, чтобы узнать это».
Десять недель спустя или около того, мы надели эти кольца друг другу на пальцы. Костюм, который я надел, был слишком велик для меня — я взял его взаймы у будущего шурина, — а моим галстуком гордился бы сам Джерри Гарсия.
Моя новоиспеченная жена была одета в голубой брючный костюм, несколько месяцев до этого служивший нарядом подружки невесты на свадьбе ее подруги. Она была великолепна и напугана до смерти. Мы поехали на свадебный прием (бутерброды с тунцом и содовая) на моей машине, стареющем Бьюике с дышащей на ладан коробкой передач. Я все время трогал большим пальцем кольцо на безымянном пальце левой руки.
Несколько лет спустя — три? пять? — когда Табби мыла посуду, ее кольцо соскользнуло с пальца и упало в сливное отверстие. Я вырвал заглушку слива, пытаясь найти его, но в темноте обнаружил лишь заколку. Кольцо исчезло. Тогда я уже мог купить вместо него новое, более изящное, но она все равно заливалась горькими слезами из-за потери первого настоящего кольца. Оно не стоило и восьми долларов, но оно было бесценно.
Жизнь хорошо обошлась со мной в вопросе карьеры. Я написал бестселлеры и заработал миллионы долларов. Но я ни разу не снимал это дешевое кольцо с левой руки с того самого дня, как моя жена с дрожащими губами и руками и блестящими глазами надела его.
Кольцо заставляет задумываться о будущем, помнить, что у нас было (почти ничего) и какими мы были (чертовски хорошими ребятами). Не дает забыть, что цена вещи и ее ценность — не обязательно одно и то же. Прошло уже 42 года, а зеленого следа все ещё нет. Стивен Кинг
Прошло уже 42 года, а зеленого следа все ещё нет.
Стивен Кинг
Во время съемок фильма «Вертикаль» Владимир Высоцкий написал несколько альпинистских песен. С одной из них связан забавный эпизод.
Режиссер Станислав Говорухин несколько дней отсутствовал, куда-то уезжал по делам, а когда вернулся, то первым делом зашел в номер к Высоцкому и никого там не обнаружил. Он увидел на кровати
Перечитав эти строки раза два, Говорухин уже знал их наизусть. Он спустился в холл гостиницы и увидел Высоцкого, который сидел в буфете с гитарой, в окружении нескольких актеров. Не успели поздороваться, как Высоцкий похвастался, что написал великолепную песню для фильма и готов ее исполнить.
- Ну давай, - согласился Говорухин, который уже задумал розыгрыш.
Высоцкий ударил по струнам и запел: «Мерцал закат, как блеск клинка... » Не успел он пропеть и трех строк, как Говорухин прервал его:
- Да ты что, Володя! Ты шутишь... Это же известная песня, ее все альпинисты знают...
- Да не может быть! - не поверил Высоцкий.
- Как не может быть? Там дальше еще припев такой будет:
Отставить разговоры,
Вперед и вверх, а там
Ведь это наши горы,
Они помогут нам...
- Точно ... - растерянно сказал Высоцкий. - Ничего не понимаю... Слушай, может быть, я в детстве где-нибудь слышал эту песню, и она у меня в подсознании осталась... Эх, какая жалость! . .
- Да-да-да! - подхватил Говорухин. - Такое бывает довольно часто. .. Но, увидев вконец расстроенного Высоцкого, во всем признался.
Но, увидев вконец расстроенного Высоцкого, во всем признался.
Жила в английском поместье семья. Бедно жили, хотя понятие бедность очень относительное. У них был большой дом, своя земля, прислуга, но старые платья, протекающая крыша и одно и то же блюдо на обед каждый день. Вот такая бедность.
Жена рожала детей одного за другим: сына — наследника бедного поместья — и кучу дочерей. Рожала-рожала
Дети подрастали и было решено отправить четырех старших девочек в пансион, чтобы расширить домашнее образование. И пансион этот был тоже бедным. Бедность — понятие относительное. В то время бедный пансион не отапливался, девочек держали впроголодь, и в итоге две сестры умерли. От туберкулеза. Или от кори. Ну про медицину я уже рассказывала. Вот такой был бедный пансион.
Остальных вернули домой и больше никуда не отпускали. Пусть получают домашнее образование, но останутся живыми. Так и жили: престарелый отец, выпивающий сын-наследник и три сестры.
И если сыну-наследнику было, чем заняться (пить — сложное занятие, между прочим, сложное и захватывающее), то девочки не знали, куда себя приложить. Маялись-маялись, да и засели писать романы.
Про бедные английские поместья, где растут рододендроны.
Про вересковые пустоши, где гуляют ветра.
Про чопорные пансионы, где готовят будущих гувернанток.
Про леди, любящих страстно, но умирающих рано, обычно родами, но иногда чахоткой.
И про мужчин, что пьют запоями, но вообще хорошие. И тоже пишут романы.
Под своими именами публиковаться женщинам в то время было нельзя, поэтому все три взяли фамилию Белл, приписали к ней разные мужские имена и отправили в редакцию.
Все три романа увидели свет. И стали прорывом в английской литературе. Критики их ругали, а люди читали. Скупали из книжных лавок и требовали новых тиражей. Строили домыслы, кто эти Беллы и не один ли это человек.
Девушки недолго и неудачно попробовали себя в роли гувернанток, а потом вернулись домой и всю оставшуюся жизнь так и прожили в бедном поместье.
Похоронили спившегося брата. Ухаживали за слепым отцом. Боялись выезжать дальше деревни. Болели и умирали. Еле-еле доживая до 30 лет.
Только одна, последняя, дожила до 38. Успела даже выйти замуж, уехать из поместья, узнать о том, что ее роман стал популярен, забеременеть и вскоре тоже умереть. Родить она не успела. Род прервался.
Это были сестры Бронте.
Эмили Бронте, написавшая «Грозовой перевал».
Энн Бронте, написавшая «Агнес Грейс».
И Шарлотта Бронте, написавшая «Джейн Эйр».
Сейчас это классика английской литературы. По этим произведениям снимают фильмы и ставят спектакли. Воссоздают быт того времени и копируют стиль.
А я всё думаю, какие трагические судьбы целого рода. Какая богатая на таланты и бедная в своих несчастьях семья. А бедность да, понятие относительное.
А бедность да, понятие относительное.
Однажды Бернард Шоу, который отличался великолепным чувством юмора, зашёл перекусить в ресторан, где играла слишком громкая музыка.
Некоторое время он терпел, но потом всё же подозвал к себе метрдотеля,
– Ваши музыканты играют всё, что ни попросишь? , — спросил Шоу
– Ну, разумеется, сэр! Они сыграют всё, что вы пожелаете. – ответил тот.
– Тогда передайте им вот эти деньги и попросите, чтобы они полчаса поиграли… в покер.
Уникальная фамилия — это уже почти Имя
Услышал как-то на творческом вечере.
Жила-была девушка. Полячка по национальности. И носила она фамилию Шмыга. Для России фамилия была неблагозвучна. Когда её пригласили работать в первый советский телецентр на Шаболовке, она очень переживала по поводу своей фамилии и очень хотела её сменить.
Как-то, общаясь на аристократически артистическом вечере, она поставила перед друзьями-коллегами задачу: какой бы артистический псевдоним поблагозвучнее ей придумать. Много прозвучало разных предложений, но...
Но был некий, очень пожилой актёр, который сказал ей дословно следующее: «Деточка, у Вас — великолепная фамилия потому, что она - уникальна! Всё, что Вам осталось в жизни — это превратить её в Имя».
Трижды знаменитая певица, актриса оперетты, театра и кино, народная артистка СССР Татьяна Шмыга выходила замуж, но всегда оставляла свою фамилию, ставшую её визитной карточкой. Так что, не фамилия красит человека, а совсем наоборот.
Так что, не фамилия красит человека, а совсем наоборот.
В своей автобиографии Владимир Маяковский вспоминал о том, как он стал поэтом:
"Днем у меня вышло стихотворение. Вернее — куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю — это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: «Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт! » Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом.
Уже утром Бурлюк, знакомя меня с кем-то, басил: «Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский». Толкаю. Но Бурлюк непреклонен. Еще и рычал на меня, отойдя: «Теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение». Пришлось писать.
Пришлось писать.
В спектакле «Баллада о весёлом кабачке» играли Олег Табаков и Михаил Козаков. Козаков произносил долгий серьёзный монолог, а Табаков играл горбуна, который расхаживает рядом во время монолога. И вот на одном из спектаклей, во время трагической паузы, которую выдерживал Козаков между фразами, Табаков подошёл к нему и тихо-тихо шепнул на ухо смешным голосом горбуна: «Такому рассказчику - хрен за щеку! ». Козакова аж затрясло, он покраснел и еле сдержал свой смех. Табакову понравилась эта шутка, и он стал выделывать её на каждом спектакле, причём, каждый раз он делал это внезапно и в неожиданных местах монолога партнёра. На очередной спектакль должны были прийти высокопоставленные чиновники. Козаков попросил Табакова хотя бы сегодня не шутить, на что тот пообещал, что сегодня не станет ничего говорить. Идёт спектакль. Наступает тот самый монолог Козакова. Он его шикарно говорит, а Табаков действительно молчит. И вот - самая кульминация, Козаков взглянул на Табакова, а тот с улыбкой оттягивает языком щёку. .. Тут Козаков не выдержал и громко засмеялся.
Говорят, что когда великий физиолог Илья Мечников долгое время работал во Франции, занимаясь изучением различных заболеваний, он нечаянно чем-то обидел некоего французского аристократа. Тот решил проучить наглеца, вызвав его на дуэль.
Секундант пришел прямо в лабораторию Мечникова и заявил:
— Никакие извинения не принимаются, дуэль состоится в любом случае, — заявил француз ученому. — По правилам, за тем, кого вызывают на дуэль, право выбора оружия. Какое изволите выбрать вы?
— Что ж, — пожал плечами Мечников, — я выбираю бактериологическое оружие. Вот два стакана с жидкостями. — Он показал емкости слегка обалдевшему французу.
— Они внешне ничем не отличаются друг от друга. Но в одном — чистая питьевая вода; в другом — вода с бактериями сибирской язвы. Ваш граф волен выпить любой из этих стаканов, а я выпью оставшийся. Секундант молча откланялся.
Секундант молча откланялся.
Однажды по политическому делу была арестована известная в то время оппозиционная писательница и публицистка Мария Цебрикова.
Об этом доложили Государю.
На докладе царь начертал краткую резолюцию, состоящую всего из трёх слов: – Отпустите старую дуру!
Весь Петербург хохотал до слёз.
Смеялись даже поклонники таланта писательницы, хихикали ультрареволюционеры, ржали анархисты и улыбались феминистки.
Это был удар по репутации!
Революционная карьера госпожи Цебриковой была уничтожена под корень…
С горя она уехала из Петербурга и два года не показывалась в столичном обществе.
