Женские истории #дом

знал, как себя ведут оставленные без присмотра иголки, то с мамой не спорили, иголки (их было ровно три: тонкая, толстая и сапожная) после употребления пересчитывали и убирали в шкатулку, а других острых предметов, как то кнопок, булавок, шпилек, брошек, в доме не держали. Октябрятский, пионерский и комсомольские значки были обязательной частью школьной формы и составляли исключение.

Амбула. С десяток лет тому назад в автомобильной поездке по Америке мы вдруг обнаружили, что не взяли с собой никакой подстилки для нашей собаки, поэтому мы завернули в первый же thrift shop, то есть секонд хенд, и приобрели двойной плед с махрюшками камуфляжной расцветки по баснословно низкой даже для Америки цене в $2 . Поскольку он достался так дешево, то его было «не жалко» использовать для любой грязной цели в качестве подстилки, укрывашки, навеса, а если порвется или сильно испачкается, то выкинуть (не везти же домой! ) Но бродяга плед твердо решил не упускать повторного шанса и просто поражал своими способностями: он был легким, теплым, не пачкался, в него не набивалась ни рыжая грязь Пенсильвании, ни красный песок Аризоны, к нему не прилипали колючки и скошенная трава, он не промокал от росы и дождя, в него можно было завернуться от комаров, он прекрасно стирался и моментально сох. Что и говорить, домой вернулся именно он, а не дорогущие специальные пикниковые подстилки, которые сразу покрывались затяжками, пятнами, притягивали в себе колючки и утиный помет, быстро заванивались и ни фига не сохли. Дома его мигом освоили дети, его махрушки с наслаждением жевали собаки и теребили коты. Плед побывал в городах и странах, на всех концертах под открытым небом, рыбалках, вылазках на природу, ночевках в палатках и автомобильных поездках. Его стирали бесчисленное количество раз, а он не терял ни формы, ни цвета. При всей его универсальности на него как-то не обращали внимания, как на вещь, купленную за $2 и всего на один раз.

Несколько дней назад я, отправляя его в очередную кругосветку в стиральной машине, все же решила его хорошенько разглядеть и к своему великому удивлению обнаружила с изнаночной стороны в уголке между махрюшками стандартную бирку про 100% полиэстер, как надо стирать и made in China, приколотую небольшой английской булавкой. После всех приключений булавка не погнулась и не заржавела, а выглядела совершенно новенькой. Я сразу же позвонила маме, чтобы сообщить ей хорошую новость, что не все булавки одинаково коварны. Но мама, верная своим страхам, пришла в ужас.

- Какой кошмар, воскликнула она. Все эти годы вам грозила смертельная опасность уколоться!

Воистину, каждый видит мир сквозь стекла собственных предрассудков.

Кажется, у меня с ней что то было, но столь невнятно, что сам факт был сомнителен. То есть что-то было-но с ней ли? Или с ней-но что? Клубный движ конца 90х не располагал к эпическим романам. Я бы и самого факта не вспомнил бы, если бы она не порвала презерватив зубами, за что получила погоняло "Острый клык" и мою часовую истерику. Я не мог остановиться. Все плакал и сетовал, что для блондинок надо либо выпускать пищевые гондоны, либо крупно предупреждать на упаковке о несъедобности содержимого.

Инга не отличалась ни излишней неприступностью, ни какой-то особой сверхпроводимостью (полным отсутствием сопротивления).

При определенной немерзкорожести заполучить ее в койку особого труда не составляло.

Всем, кроме Коли.

Чем ей так Николай не угодил - никто не ведал. Коля - в первую очередь. Инга, похоже, тоже не знала причину своей неприступности, но оттого непреклонность ее только каменела. Вообще, по моим наблюдениям, у каждой дамы есть такой нев[ида]нный (unf@ckable) персонаж, кому дать нельзя ни при каких обстоятельствах. Мол дальше катиться некуда. Отпустить ему-это расписаться в полной внутренней порочности и беспринципности. Дальше пытливо интервьюировать пунцового от смущения Вудмана, а затем, ногами и кулаками, визгливо матерясь, ломиться в запертую изнутри дверь сомалийского портового борделя.

Такой решительный отказ зацепил Колю. Он, дурачок, не понял, что избранный, и повел правильную осаду. Точнее, неправильную. Цветы, подарки, знаки внимания только укрепляли Ингу в ее решимости. Вагина под девизом "умрем, но не сдадим!", как грустно шутили друзья Коли.

Полгода Николай штурмовал эту цитадель. Возил ее всюду. Решал ее проблемы. Таскал кастрировать ее кота, ненавидящего его за это страстно и деятельно.

Барсик, с потерей яиц, прыгать в окно не перестал, ловил его Коля на валерьянку, но, будучи отловлен, алкаш неизменно умудрялся изодрать Коле руки и обоссать изнутри машину.

Бабы жестоки. Инга низвела Колю на роль арапа-невольника и пользовалась им нахально и беззастенчиво. Но к телу не допускала. Николай по жизни пуделем не был - это была 2х метровая скотина на Геленвагене, но с Ингой он смотрелся бледно.

Только с Ингой. Всех ее ухажеров он распугал на версту.

Я и сам зарекся здороваться с Иннулей при этом мавре. Оно мне надо. Шерсти мало-визгу много. Еще пристрелит сгоряча.

Увлекшись, Николай завязал с [м]лядками и перманентный недо#б сильно сказался на его психике.

Зазноба от неожиданно свалившегося на нее целибата тоже не подобрела.

В то злополучное воскресенье Инга в клуб не приехала. Коля заглянул, поводил жалом и помчался к зазнобе. Та-ни в какую.

- Не хочу, клубы надоели, а ты опостылел вкрай. Отстань. Буду отсыпаться.

Понурый Коля приехал в Табулу. Махнул стакан. И начал делать глупости; звонить и канючить.

- "Ну приезжай! Ну пожалуйста! Ну на часок! Ну я такси вызову. Ну я сам приеду! " Ну, ну, ну, ну...

Жалкое зрелище.

"Мой старик-отец, прежде чем покинуть этот говенный мир, учил меня: НИКОГДА НЕ БЕГАЙ ЗА АВТОБУСАМИ И БАБАМИ. В ОБОИХ СЛУЧАЯХ НЕ УСПЕЕШЬ"-сиплым шепотом прокомментировал ситуевину Бегин.

Но Колю было не остановить. Он ДВАЖДЫ ездил к ней домой. Возвращался. И начинал опять названивать. Идиот.

В час ночи Инга поняла, что заснуть ей не судьба и таки позволила себя увезть. Яростно проплясала всю ночь. А поутру поехала на Коле домой, на Каширку. А дальше - как в песне: "На палубу вышел, а палубы нет"

Подъезжают они к дому, а там: НИ-ЧЕ-ГО. Вообще ничего. 13 сентября 1999 года. Каширское шоссе дом № 6 корпус 3...

Инга окаменела, как жена Лота. Коля тоже. Я б сам там онемел. Но бабы-особые существа. Она повернулась к Коле и очень к месту спросила шепотом:

- А где Барсик?!

Коля вздохнул и вылез из машины. Прошло полчаса. За это время до Инги дошло, что случилось и началась истерика. К моменту возвращения Коли она забилась под торпеду и выла там в голос. Коля кинул ей туда живого, здорового, но пыльного кота. Молча. Буднично. Как ни в чем ни бывало. Инга онемела.

Коля молча развернул машину, молча привез Ингу домой, молча дал [ман]ды коту, (пыль летела , как от старого половика) молча раздел зазнобу и, не говоря лишнего, отодрал желаемое. Неделю.

Через неделю они нашли в себе силы доехать до загса. По счастливому стечению обстоятельств, паспорт у Инги был. Подали заявление. И опять залегли на месяц.

Живут до сих пор. Кот, правда, помер недавно. Но все эти годы он хозяину разве что тапки не носил.

Как и Инга.

"- Того, чего хотел добиться друг моего детства Коля Остен-Бакен от подруги моего же детства, польской красавицы Инги Зайонц. Он добился любви."

Променять торты на чёрный хлеб. Но... нет. Это подвигом не было, и никто добровольную аскезу подвигом не считал. И первым подвигом этих женщин было то, что они, пусть не так эффектно, как их мужья, без истерики и манифестов, пошли против власти.

Не за красивую идею, не ради почестей и дифирамбов, они поддержали уже проигравших. И не тихими салонными разговорами, не проникновенными стихами. Они добровольно приняли на себя статус «государственный преступник» и пошли в Сибирь.

В ссылку.

Царь разрешил развод с государственными преступниками. Светская власть разрешила отменить церковное таинство. Ведь жены не были в ответе. И дети — тоже. Им сохраняли титулы, положение, имущество. Власть не собиралась их наказывать.

Да, несколько женщин расторгли брак. Ещё несколько остались воспитывать детей по категорическому требованию мужей. Вели переписку, растили детей. Но больше не увиделись ни разу. Подвиг?

Нет. Это просто семья, просто такая жизнь... Остальные же — поехали.

Их лишили всего: дворянства, титула, имущества. И даже детей лишили. А самое страшное — лишили будущего детей, которые родятся в Сибири. Их положение с момента рождения — крестьяне.

Но они поехали... Научились рубить дрова. Готовить еду. Обустроили быт. Подвиг? Двести лет назад в Сибири — да, подвиг. Особенно если нет никакой уверенности в том, что это поможет. Особенно если твоё содержание определяет государство и ты отчитываешься за каждую копейку. Особенно если вместо блестящего офицера, каким был муж, — каторжанин в кандалах, и можешь только посмотреть на него. Особенно когда у тебя нет обратного пути. Либо вернёшься с мужем, либо вернёшься вдовой. Либо не вернёшься...

Почти все декабристы в итоге прожили долгую жизнь. Пережили рудники, пережили Читу, много чего пережили. И не только молитвами их жён да горячим супом. Но и ежедневными их хлопотами о смягчении наказания. Женщины, напрягая все силы и связи, добились. Рудники заменили земляные работы, потом литейный завод. Сняли кандалы. Разрешили семейные камеры. Потом не каторга, а ссылка, совсем другое.

И это — заслуга их жён.

Мало кто из современных правозащитников может таких результатов добиться. Они нашли в себе силы заботиться не только о мужьях. Они учили и воспитывали местных детей. Своих учили, так отчего соседским не помочь?

В ссылке родилось много детишек. Одна только Прасковья Анненкова рожала восемнадцать раз! Правда, выжило только семеро из них. А у Трубецких вовсе чудо случилось... В столице детей у пары не было. А в Сибири, среди всей этой жути и тоски, — семеро!

Медициной занимались. Благодаря им глухой край уже не был диким. Никакой миссионер не нёс столько конкретного и ценного.

Вдумайтесь... всего одиннадцать женщин! И перевернули уклад тех мест. Эти женщины даже церквей построили чуть ли не больше, чем сама церковь. Их помнят в Сибири. Они были тем светом, что рассек зимнюю ночь, тем мостом, что протянулся из Европы за Байкал. Их память чтят, ведь то, что эти маленькие женщины сотворили, — это даже не подвиг, не подвижничество, а настоящая сила и мощь, дремавшая под тонкой кожей каторжанских фей.

В Иркутске Марии Волконской поставили памятник: молодая женщина со свечами, укреплёнными в подсвечник, приглашает в дом.

У них не было тут дома. Но они построили его, укрывая любовь и семью. Они сами, как свечи, тихо горели во мраке горя и безысходности, но не сгорели, а только сильнее стали, закалили и себя и всех, кто был рядом.

В этом и есть их главный подвиг.

нельзя всецело отдаваться хорошему настроению. Вылезаю, не спеша. Ломка. Как же я не хотел этого.

Девица уже стоит, заглядывает. Первое, что поразило, её броская красота.

Ну, повреждений особых нет. У меня на бампере сзади виден только след столкновения, если помыть, то не найдешь ничего. Я уже хотел было произнести, давай мол разойдёмся красиво, всегда приятно сделать добро симпатичной девочке.

Но что-то меня остановило...

Её дерзость.

Да. На лице и во всей позе и даже в пальцах, держащих телефон. Показное пренебрежение ко мне. И вообще ко всему кругом.

Резко сую ей свою карточку страховки и требую от неё тоже.

Она заявляет, что работает в страховом обществе и сделает всё сама, мне можно не беспокоиться.

Ну, пожалуйста.

Не откладывая на потом, я заруливаю в знакомый аутохаус, подсчитать ущерб. Всё равно надо было покупать летнюю резину, что ещё больше польстило хозяину.

Счёт со штемпелем отсылаю дерзкой красавице по указанному адресу.

Признаюсь, делал я всё это через силу. Ну не было никакого ущерба. Только эта юная выскочка, как заноза в пятке.

Через долгое время и множество звонков - звонок в дверь моей квартиры. Стоит моя дЕвица-девИца, переминается, за ней мужчина, которого видно сразу - это её отец. Импозантный, молодой, но богат сединой.

Девушка просит у меня прощения, отец протягивает мне деньги.

Но как она изменилась!

Фасад дерзости сильно потрескался и местами обнажил истинную лепку.

Потом, когда участница дорожного происшествия увязла в разговоре с моей женой о цветах на подоконнике, я увлёк её отца на кухню и стал совать ему деньги обратно. Он - ни в какую. И полушепотом быстро поведал мне, что благодарен случаю, который вкупе с другими жёсткими происшествиями, как из рога изобилия в последнее время, сильно повлиял на его дочь и она стала лучше.

Она, к восемнадцатилетию, особенно после получения прав и автомобиля, сбилась с курса, жизнь в доме превратилась в ад, он уже не находил выхода.

Вот это вот всё было похоже на театральную постановку и сильно эмоционально.

Они ушли, как под занавес, а я долго стоял у окна.

Что это было?

Меня выбрали для наказания и наставления!

Кто?

Меня не спрашивают, хочу ли я.

Кто распоряжается моей судьбой?

перспектив, и на контрасте его житье-бытье меня впечатлило. Он жил на Кутузовском (для несведущих, центральная улица в Москве – там были квартиры Брежнева и Андропова), в

«сталинском» доме, но это жилье, впрочем, ему досталось по наследству.

На вопрос, чем он занимается, Сашек ответил уклончиво. То есть, так, что вообще непонятно. Отмечу (это важно), вокруг его дома шел некий тотальный ремонт – абсолютно весь асфальт оказался вскрыт, наворочены ямы (метр в ширину, два в глубину), и, как у нас принято, через ямы были переброшены по паре хлипких дощечек, с трещинами и очевидными следами обломов. Стояла долгая и противная московская осень, таджиков- дворников тогда еще вообще не водилось, и грязь стояла такая, что моими творческими возможностями не передать.

Перебравшись кое-как (благо был пока еще трезвым) через все эти средневековые защитные сооружения, я наконец добрался до хаты своего приятеля. Его квартиру я не буду описывать, но жил он, как бы сказали на

Украине и Южной Руси – «баха-ато! ». И вот только сели мы за поставленный им «хеннесси», как звонок по мобильнику - блин, я этот аппарат тогда в первый раз в жизни видел!

Сашек в трубку: «Ну если срочно… Нет, тогда не как обычно, я сейчас занят, придется прибавить… Ну, хорошо». После этого он передо мной извинился и сказал, что ему минут на двадцать надо отлучиться по срочному делу. Сашок стянул с себя джинсы и батник, натянул красивый, с разводами, японский халат и отвалил. Хорошо, что «хеннесси» на столе остался.

Вернулся; ничего не объясняя, налил себе-мне стопочку, и начались, естественно, воспоминания. Но счастье это продолжалось недолго. Звонок, он опять надевает японский халат и без лишних объяснений отваливает.

Через полчаса возвращается, потом опять звонок. Короче, так весь вечер…

В конце концов я потребовал объяснений, и он раскололся. Когда еще начались 90-е и этот «сталинский» дом заселили люди, которых стали называть «новыми русскими», начался и ремонт вокруг дома. И как-то в квартиру Сашка, тогда еще очевидно небогатого человечка, позвонила новая соседка напротив. Ее подвыпившая дочка (правильнее сказать, пьяная в задницу) навернулась на ремонтном настиле у дома и вымазалась с головы до ног (или с ног до головы, как кому больше нравится). Соседка предложила Сашке вымыть дочурку за 25 долларов (тогда на «приличном» уровне расплачивались только в баксах). Мой приятель сначала покоробился, но, представив себе эротический аспект мероприятия, да и бабки предложены неплохие, согласился.

И вот с той поры так и пошло. У богатой соседки были трое дочурок. Все они систематически прилично поднабирались. К подъезду (и вообще к дому, и не только к этому, но и к соседним) подъехать было невозможно. Ремонт, естественно, оказался вечным. Соседка каждодневно привыкла обращаться за помощью – чтобы выручить беспомощных и грязных, но богатеньких дочек – к

Саше. Он у них стал прямо-таки «домашним доктором», которых не принято стесняться.

Слава о нам разошлась по всему кварталу. И Саша ежедневно по вечерам, ночам и утрам вымывал девиц Кутузовского проспекта. Деньги были соответствующие.

«Но работенка-то, наверно, непыльная», - намекнул я ему на ceксуальный аспект его деяний. Но он категорически мотнул головой.

«Противно, и всё».