Сидел я как-то давно, ещё в начале восьмидесятых, в воскресный день на скамейке в небольшом парке около одного из Домов Культуры. Самый обычный круглый "пятачок", какими в те времена оканчивались аллеи провинциальных городских парков: круглая площадка с клумбой, по обе стороны которой стояли полукругом садовые
скамейки, а в конце — всеобычная же, выкрашенная свежей бронзовой краской статуя Ленина, изображавшая вождя пролетариата в полный рост, с вытянутой впрёд правой рукой и со сжатой в кулаке кепкой. Было тепло и солнечно; вокруг носились совсем мелкие ребятишки, чьи мамы и бабушки наблюдали за ними, чинно рассевшись по периметру. На одной из скамеек расположилась небольшая — человека три — компания мужиков самого рабочего вида. Время от времени один из них опускал руку за спинку скамьи и совершал там какие-то манипуляции, после чего в руках у всех троих оказывались бумажные стаканчики из-под мороженого. В общем, самый обычный городской пейзаж.
И тут на алее появился ещё один персонаж, по внешности — типичный сельский конторский служащий низшего звена того времени: рубашка с короткими рукавами навыпуск, три недели назад глаженые брюки и сандалии, обутые на буро-зелёные клетчатые носки. Был он заметно "навеселе", но на ногах держался довольно твёрдо. Дотопав до клумбы, он обогнул её и вдруг остановился, уставившись на цветы. О чём-то угрюмо задумался... Через минуту лицо его просветлело: было видно, что он принял какое-то важное решение. В следующую секунду он уже рвал цветы — сосредоточенно, разборчиво, со знанием дела подбирая букет и ни на что постороннее не отвлекаясь. Продолжалось это довольно долго, и присутствующие развлекались от души: бабушки и молодые мамаши улыбались, а работяги и я ржали в голос. За всеобщим весельем никто не заметил, откуда возникли эти двое блюстителей порядка...
Всё вокруг смолкло....
Когда мужичок, составив букет, наконец поднял голову и выпрямился, прямо перед ним — через клумбу — стояли и смотрели на него двое милиционеров.
Ситуация, казалось бы, была безвыходная — заметут за милую душу...
Меня до сих пор поражают его реакция и сообразительность: в один момент он делает разворот "кругом", в три стремительных длинных шага достигает памятника Ленину, и быстро, но в то же время как-то очень почтительно и торжественно, чуть ли не преклонив одно колено, возлагает букет к подножию постамента. После чего отсупает на один шаг и, скорбно опустив плечи, замирает — руки по швам -, склонив голову.
Тот из милиционеров, что был помоложе, сунулся было к нарушителю, но старший придержал его за локоть, сделав лёгкий отрицательный жест головой...
Ситуация, действительно, была щекотливая: с одной стороны — потрава налицо; а с другой — вещдок лежит в таком месте... Ну-ка, попробуй забрать цветы, возложенные к памятнику вождю мирового пролетариата — заработаешь по партийной линии, как пить дать, за святотатство. Да и самого нарушителя не больно-то ущемишь — всегда может сказать, что проступок был совершён в спонтанном и неуёмном сиюминутном порыве благодарности дорогому Владимиру Ильичу за организацию тем счастливого детства...
А хитрюга-нарушитель, втихушку и осторожно следивший между тем за действиями стражей правопорядка по их отражениям в мемориальной, чёрного полированного мрамора, доске с надписью "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! " сообразил, что сейчас его "брать" не будут, потихоньку выдохнул, незаметно переступил плетёнками, утверждаясь получше, и сам застыл памятником, всем своим видом давая понять, что скорбеть он собрался до победного конца.
Работяги на соседней скамейке снова начали откровенно скалиться.
Милиционеры тихонько посовещались вполголоса, после чего, улыбаясь, ушли.
Выждав для верности минут пять, в противоположном направлении рванул и сам скромный служащий (или кто он там был?). Ему, скорее всего, пришлось в тот день выдержать ещё одно нелёгкое испытание — разговор с женой, да ещё и без цветов.
Цветы остались у памятника...
