как об элите общества. Те, которые имеют деньги, по его словам, будут постепенно "облагораживаться", то есть развивать ум.

Поэтому у десятилетнего мальчика появилась домашняя учительница английского языка. Ее задача – научить ребенка разговаривать по-английски – бегло и уверенно. В перспективе грамотно писать.

Где-то нашел специалиста по хорошим манерам. И раз в неделю вся семья берет у него уроки. И как пользоваться хитрыми столовыми приборами, и как вести светскую беседу, и даже как одеваться.

Новые русские дворяне, не больше и не меньше.

Сформировался свой круг знакомых. В него вошли те, у кого деньги имеются. С ними приятно и легко, потому что свои, родные. С ними можно поговорить обо всем.

Дети из этого круга учатся в элитной школе. Там они приобретают навыки современного мышления. Иногда их отправляют в Англию – в языке совершенствоваться: элита должна быть элитой.

Всё на высоте. Только вот с родителями никак. Совсем никак.

— Понимаешь, батя. Ты не обижайся, что с тобой и с матерью почти не общаюсь. Мое время стоит больших денег. Да и люди мы разные.

Конечно, ничего общего. Отец токарем на заводе отработал. Мать тоже там – рабочей. Люди простые. Их нельзя общим знакомым показывать: со стыда сгоришь. За столом чавкают, ни одного грамотного слова не знают, одеваются, как крестьяне.

И внука нельзя к ним отпускать. Нечему там учиться. Пусть ребенок вращается в блестящем и свободном обществе, а у стариков слишком много рабского в натуре, потому что они всю жизнь горб на государство гнули. И ничего не заработали. Рабы, что с них взять?

Мальчика нельзя заражать прошлым. Ему нужно стать новым человеком, без совковых родимых пятен.

У него нужно воспитывать чувство собственного достоинства, чтобы ни перед кем не тушевался, знал себе цену.

Богатство свалилось, когда мальчику было десять лет. Прошло еще пять. Он вырос, окреп. Хорошо по-английски говорит. По всем предметам пятерки.

Начал гулять. Куда-то из дома уходил. Случалось, что его по шесть-семь часов не было. Но родители вопросов не задавали, потому что это может у молодого человека вызвать чувство протеста. Он же личность. Надо ему доверять. А как иначе?

Так прошел еще год. И как-то сынок не пришел домой ночевать. Позвонил и сообщил, чтобы не теряли. Ну, что ж? Видимо, девочка появилась. Деваться некуда: время свое берет.

Пришел домой печальный, даже, я бы сказал, скорбный. Отец спросил, все ли у него хорошо?

И получил ответ.

Я знаю, что некоторые не поверят. И пусть! Это их личное дело. Наверное, они привыкли судить о жизни по себе.

Так вот, мальчик сказал: "У дедушки ночевал. Его вчера из больницы привезли. После операции на шейке бедра. А бабушка поехала в сад. Там огурцы засыхают. А дедушке некому утку подавать".

Отец онемел. И молодящаяся мама тоже онемела. Как шейка бедра? Как – утка? Ну-ка расскажи толком!

И еще откровение. Он уже лет пять у дедушки и у бабушки бывает. Дедушка говорить не велел. А сейчас ему – все равно. Можно и сказать.

И добавил: "Дед мне ночью про свою жизнь рассказал. Я чуть не заплакал. Знаешь, папа, мне за тебя немного стыдно. Ты уж не обижайся".

Новый человек появился. С душой, сердцем и совестью. Приятно было рассказать.

не располагала к собаководству.

И вот мама мне говорит, что познакомилась во дворе с этими новыми соседями, и они сказали, что я могу в любое время приходить к ним и играть с Юной.

Юне тогда было 14 лет. Пришел. Познакомился. Спокойная, серьезная, сдержанная в эмоциях, добродушная, ласковая.

Любезно исполняет "сидеть" и "лежать".

Раз пришел пообщался, ещё и ещё…

Хозяйка вдруг говорит:

– Витюша, а не хочешь погулять с Юной?

У меня сердце замерло:

– А можно?

— Конечно? Возьмешь на поводок, дойдете до озера, там сейчас никого нет, отпустишь, набегается, скажешь "Ко мне!" снова возьмешь на поводок, и вернётесь.

Юна с готовностью подставила голову под ошейник.

Вышли из подъезда и направились к озеру.

Друзья-мальчишки во дворе прекратили галдеть и посмотрели мне вслед с завистью и уважением.

Берега Докторовского озера были огромным пустырем с зарослями кустарника и высокой травы.

Юна бегала кругами, не отдаляясь, нашла палку, приносила апорт, выполняла "ко мне", "рядом", "сидеть", "лежать", "гуляй". Причем, "сидеть" и "лежать" я приказывал и голосом, и молча — жестами. И она исполняла. Я эти команды знал из книг. Мы с ней бегали наперегонки и друг за другом. Боролись в траве. Она, конечно, меня слюнявила.

Меня переполняла благодарность её хозяйке: "Насколько же добрый человек, что вот так, совершенно даром, предоставила мне это великое и редчайшее? удовольствие!"

Гуляли мы долго. Вернулись домой оба с высунутыми языками.

Я ещё опасался, что хозяйка упрекнет за слишком продолжительную прогулку. Но — нет! Она сказала, что могу приходить и гулять с Юной в любое удобное время.

Они прожили в нашем доме меньше года. Переехали потом в Москву.

Их я помню что-то смутно.

А Юну — черную с белым галстуком, худощавую костлявую громадину с высунутым языком и добрыми глазами — помню отлично!

на удушающий, заставит полюбить себя и без косметики.)

Мы относились к ней, как к коллеге по тренировке, беззлобно подкалывали, да и она не хотела какого-то другого отношения.

Она так же обливалась потом на тренировках, ходила со ссадинами и сбитыми руками и практиковалась на улице даже чаще, чем ее собратья мужского пола.

Она жила в районе, который даже по меркам нашего города выделялся криминогенной обстановкой под названием Нахаловка, где местные ее довольно хорошо знали и не до[дал]бывались, зная, что могут огрести и от нее, и от группы поддержки, от совершенно не интеллигентных отмороженных рукопашников.

Но всегда находились желающие докопаться до симпатичной девушки, бредущей ночью по темной улице. Частенько это заканчивалось нокаутом. Два случая, про которые я слышал от участников событий с той стороны и ментов.

Случай первый (со слов Светки).

Шла Девочка Света в одиннадцать часов с тренировки и никого не трогала, на лавочке возле остановки три мрачные личности распивали пивас.

Один, весь в наколках, только откинувшийся с зоны перец, сказал своим шестеркам, чтобы они привели к нему вон ту телку с сумкой, так как ему очень захотелось женской ласки.

Девочка Света не сразу поняла, что от нее хотят эти маргиналы, так как слушала на плеере свои любимые саундтреки к фильмам Брат и Брат-2.

Вынув наушники, она с удивлением переспросила, что этим джентльменам нужно?

— Слышишь, ты, тебя зовет человек познакомиться!

— Ребят, вы бы отдыхали дальше, а мне домой пора.

— Слышишь ты, соска! Не вы[дел]ывайся!

После этого один из них совершил фатальную ошибку, схватив ее за куртку.

Дальше со слов Светы.

— Такой подарок, как на тренировке, я ему выполнила захват и крутанула, аж хрустнуло.)

— Светик, а второй?

— Че второй? По яйцам получил.)

— А синий?

— Вот из-за него в ментовку попала!

— Че, заяву накатал?

— Нет, это ж не по понятиям было, блатные бы не поняли.)

— Просто я им стекло остановки пробила, менты оборжались.)))

Вторая история произошла на рынке Восточный, где торговали люди тоже восточной наружности (со слов милиции).

Идет Света, никого не трогает, возле ханайки с шаурмой стоит толпа восточных человеков, и один, цокая языком, очень громко говорит, так, чтобы все услышали — Вай! Очень хороший жопа у этой телки, и я бы вдул ей прямо здесь.

Толпа одобрительно захихикала, закивала головами.

Света, не сбавляя хода, проводит двойку в голову, и сказавший это падает очень неудачно на асфальт, отправляясь в нокаут.

Ни один из толпы даже не дернулся.

Опять милиция и опять потерпевший, хоть и попал в больничку со сломанной челюстью и сотрясением головы без мозга, но также отказался писать заяву.) У нас сложилось мнение, что Свету Терминатора испугать невозможно ничем, до одного случая.

Мы тренировались в начале нулевых в одном ведомственном зале с бассейном в центре города, где ремонт последний раз делали перед Олимпиадой, в раздевалках -ржавые трубы, и женской одну окрестили только потому, что в ней было маленькое зеркало и тумбочка.

Вечер, мы собираем лапы, мешки, пьем чай.

Вдруг послышался дикий визг Светки с криками -Уйди, сс@ка! Ааааа! Убью!)

Мы ломанулись в раздевалку спасать Светку от маньяка, хотя какие там маньяки в ведомственном зале?

Влетаем в раздевалку.

Картина маслом!

Голая Светка стоит на тумбочке, а напротив нее в углу на задних лапках стоит ох#евший от визга мышь.)

Светка воет и, не обращая внимания, что все тупо уставились на нее, просит — Ребята убейте эту гадость!

Ну, мы же не звери, взяли мыша в руки и вынесли его на лестничную клетку и выпустили.

Пошли после тренировки выпить пива, весь вечер обсуждали, что Светка наша ничего такая красотка, и сиськи, и жопа красивые, а мы и не замечали.

И тогда до меня дошло, что за напускной крутостью Светки кроется обычная тонкая женская душа.)

Только после этого кличка Терминатор как то сама исчезла и сталась другая — Наша Мышка!))

Прошло больше двадцати лет, наша Мышка вышла замуж, родила четырех детей и работает в своем любимом спорте!

Нынче, в век принтеров и плоттеров, даже сложно представить, насколько востребованным в то время было умение провести прямую линию на листе ватмана черной тушью.

Освоил я этот нехитрый навык ещё в школе, на уроках физкультуры. В восьмом классе я потянул связки, и наш физрук, Николай Николаевич, пристроил меня чертить таблицы школьных спортивных рекордов. И пока весь класс прыгал, бегал, и играл в волейбол, я сидел в маленькой каморке, где остро пахло кожей и лыжной смолой, среди мячей, кубков, и вымпелов, и высунув язык переносил из толстой тетради на лист ватмана цифры спортивных результатов.

В какой момент я понял, что поменять эти цифры на своё усмотрение мне ничего не стоит? Не знаю. Я тогда как раз влюбился в девочку Олю из параллельного, и однажды, заполняя таблицу результатов по прыжкам в длину, вдруг увидел, что легко могу увеличить её результат на пару метров. "Наверное ей будет приятно" — подумал я. Подумано — сделано. Вскоре с моей лёгкой руки Олечка стала чемпионкой школы не только в прыжках, а во всех видах спорта, кроме вольной борьбы, в которой девочки участия не принимали. Погорел я на сущей ерунде. Кто-то случайно заметил, что Олечкин результат в беге на сто метров на несколько секунд лучше последнего мирового рекорда. Разразился скандал. Терзали ли меня угрызения совести? Нет. Ведь своей выходкой я добился главного. Внимания Олечки. Олечка сказала: "Вот гад! ", что есть силы долбанула мне портфелем по спине, и месяц не разговаривала. Согласитесь, даже пара затрещин от Николай Николаича не слишком высокая цена за такой успех. Кстати, от него же я тогда первый раз услышал фразу, что "бабы в моей жизни сыграют не самую положительную роль". Как он был прав, наш мудрый школьный тренер Николай Николаич. Впрочем, история не о том. Короче, по итогам расследования я навсегда был отлучен от школьных рекордов, и тут же привлечен завучем школы к рисованию таблиц успеваемости. Потом, уже на заводе, я чего только не рисовал. Стенгазету, графики соцсоревнований, и планы эвакуации. Возможно где-то там, в пыли мрачных заводских цехов, до сих пор висят начертанные моей твёрдой рукой инструкции по технике безопасности, кто знает? Именно оттуда, из заводских цехов, я вскоре и был призван в ряды Советской Армии. Где мой талант тоже недолго оставался невостребованным.

Один приятель, которому я рассказывал эту историю, спросил – а каким образом там (в армии) узнают о чужих талантах? Глупый вопрос. Ответ очевиден — трудно что либо скрыть от людей, с которыми существуешь бок о бок в режиме 24/7. Сидишь ты к примеру на боевом дежурстве, и аккуратно, каллиграфическим почерком заполняешь поздравительную открытку своей маме. А через плечо за этим твоим занятием наблюдает твой товарищ. И товарищ говорит: "Оп-па! Да ты, военный, шаришь!". И вот к тебе уже выстраивается очередь сослуживцев, преимущественно из азиатских и кавказских регионов нашей необъятной родины, с просьбой сделать им "так жы [ман]дато". И вот уже ты пачками подписываешь открытки с днём рожденья, с новым годом, и с 8 Марта всяким Фатимам, Гюдьчатаям, и Рузаннам. Несложно же. Потом, когда ты себя зарекомендуешь, тебе можно доверить и дембельский альбом. Где тонким пером по хрустящей кальке хорошо выводить слова любимых солдатских песен про то, как медленно ракеты уплывают вдаль, и про высокую готовность.

Вот за этим ответственным занятием меня однажды и застал начальник связи полка майор Шепель.

Собственно, вся история только тут и начинается.

Ну что сказать? Это был конкретный залёт. Майор держал в руках не просто чей-то почти готовый дембельский альбом, он держал в руках мою дальнейшую судьбу. И судьба эта была незавидной. По всем правилам альбом подлежал немедленному уничтожению, а что будет со мной не хотелось даже думать.

Майор тем временем без особого интереса повертел альбом в руках, задумчиво понюхал пузырёк с тушью, и вдруг спросил:

"Плакатным пером владеете? "

"Конечно! " — ответил я.

"Зайдите ко мне в кабинет! " — сказал он, бросил альбом на стол, и вышел.

Так началось наше взаимовыгодное сотрудничество. По другому говоря, он припахал меня чертить наглядную агитацию. Сравнительные ТТХ наших и американских ракет, характеристики отдельных видов вооруженных сил, цифры вероятного ущерба при нанесении ракетно-ядерного удара, и прочая полезная информация, которая висела по стенам на посту командира дежурных сил, где я никогда в жизни не был ввиду отсутствия допуска. Поскольку почти вся информация, которую мне следовало перенести на ватман имела гриф "совершенно секретно", то происходило всё следующим образом. Когда майор заступал на сутки, он вызывал меня вечером из казармы, давал задание, и запирал до утра в своем кабинете. А сам шел спать в комнату отдыха дежурной смены.

Так было и в тот злополучный вечер. После ужина майор вызвал меня на КП, достал из сейфа нужные бумаги, спросил, всё ли у меня есть для совершения ратного подвига на благо отчизны, и ушел. Не забыв конечно запереть дверь с той стороны. А где-то через час, решив перекурить, я обнаружил, что в пачке у меня осталось всего две сигареты.

Так бывает. Бегаешь, бегаешь, в тумбочке ещё лежит запас, и вдруг оказывается – где ты, и где тумбочка? Короче, я остался без курева. Пары сигарет хватило ненадолго, к полуночи начали пухнуть ухи. Я докурил до ногтей последний обнаруженный в пепельнице бычок, и стал думать. Будь я хотя бы шнурком, проблема решилась бы одним телефонным звонком. Но я был кромешным чижиком, и в час ночи мог позвонить разве что самому себе, или господу богу. Мозг, стимулируемый никотиновым голодом, судорожно искал выход. Выходов было два, дверь и окно. Про дверь нечего было и думать, она даже не имела изнутри замочной скважины. Окно было забрано решеткой. Если б не эта чертова решетка, то от окна до заветной тумбочки по прямой через забор было каких-то пятьдесят метров.

Я подошел к окну, и подёргал решетку. Она крепилась четырьмя болтами прямо в оконный переплёт. Чистая видимость, конечно, однако болты есть болты, голыми руками не подступишься. Я облазил весь кабинет в поисках чего-нибудь подходящего. Бесполезно. "Хоть зубами [м]лять эти болты откручивай! ", — подумал я, и в отчаянии попробовал открутить болт пальцами. Внезапно тот легко поддался и пошел. Ещё не веря в свою удачу я попробовал остальные. Ура! Сегодня судьба явно благоволила незадачливым чижикам. Месяц назад окна красили. Решетки естественно снимали. Когда ставили обратно болты затягивать не стали, чтоб не попортить свежую краску, а затянуть потом просто забыли. Хорошо смазанные болты сходили со своих посадочных мест как ракета с направляющих, со свистом. Через минуту решетка стояла у стены. Путь на волю был открыт! Я полной грудью вдохнул густой майский воздух, забрался на подоконник, и уже готов был спрыгнуть наружу, но зачем-то оглянулся назад, и замешкался. Стол позади был завален бумагами. Каждая бумажка имела гриф "сов. секретно". Это было неправильно, оставлять их в таком виде. Конечно, предположить, что вот сейчас из тайги выскочит диверсант и с[тыр]ит эти бумажки, было полной паранойей. Но нас так задрочили режимом секретности, что даже не от вероятности такого исхода, а просто от самой возможности уже неприятно холодело в гениталиях. Поэтому я вернулся, аккуратно скатал все бумаги в тугой рулон, сунул подмышку, на всякий случай пристроил решетку на место, и спрыгнул в майскую ночь.

Перелетев забор аки птица, через минуту я был в казарме. Взял сигареты, сходил в туалет, поболтал с дневальным, вышел на крыльцо, и только тут наконец с наслаждением закурил. Спешить было некуда. Я стоял на крыльце, курил, слушал звуки и запахи весенней тайги, и только собрался двинуться обратно, как вдалеке, со стороны штаба, раздались шаги и приглушенные голоса. Загасив сигарету я от греха подальше спрятался за угол казармы.

Судя по всему по взлётке шли два офицера, о чем-то оживлённо переговариваясь. Вскоре они приблизились настолько, что голоса стали отчетливо различимы.

— Да успокойтесь вы, товарищ майор! Зачем паниковать раньше времени?

Этот голос принадлежал майору Шуму, начальнику командного пункта. Он сегодня дежурил по части.

— А я вам говорю, товарищ майор, — надо объявлять тревогу и поднимать полк!

От второго голоса у меня резко похолодело в спине. Голос имел отчетливые истеричные нотки и принадлежал майору Шепелю. Который по моей версии должен был сейчас сладко дрыхнуть в комнате отдыха.

— Ну что вам даст тревога? Только народ перебаламутим. — флегматично вещал майор Шум.

— Как что?! Надо же прочёсывать тайгу! Далеко уйти он всё равно не мог! — громким шепотом возбуждённо кричал ему в ответ Шепель.

Офицеры волей случая остановились прямо напротив меня. Обоих я уже достаточно хорошо знал. Не сказать, что они были полной противоположностью, однако и рядом их поставить было сложно. Майор Шепель, молодой, высокий, подтянутый, внешностью и манерами напоминал офицера русской армии, какими мы их знали по фильмам о гражданской войне. Майор Шум, невысокий и коренастый, был на десяток лет постарше, и относился к той категории советских офицеров, которую иногда характеризуют ёмким словом "по[фиг]иcт". Отношения между ними были далеки от товарищеских, поэтому даже ночью, в личной беседе, они обращались друг к другу подчеркнуто официально.

— Да вы хоть понимаете, товарищ майор, что значит прочёсывать тайгу ночью? – говорил Шум.

— Да мы там вместо одного солдата половину личного состава потеряем! Половина заблудится, другая в болоте утонет! Кто бэдэ нести будет? Никуда не денется ваш солдат! В крайнем случае объявится через неделю дома, и пойдёт под трибунал.

— А документы?!

— Какие документы?!

— Я же вам говорю, товарищ майор! Он с документами ушел! Всё до единой бумаги с собой забрал, и ушел! Документы строгого учёта, все под грифом! Так что это не он, это я завтра под трибунал пойду! Давайте поднимем хотя бы ББО! Хозвзвод, узел связи!

— Ну погодите, товарищ майор! Давайте хоть до капэ сначала дойдём! Надо же убедиться.

И офицеры двинулись в сторону КПП командного пункта.

У меня была хорошая фора. Им — через КПП по всему периметру, мне — через забор, в три раза короче. Когда за дверью раздались шаги и ключ провернулся в замочной скважине, решетка уже стояла на месте, бумаги разложены на столе, и я даже успел провести дрожащей рукой одну свеженькую кривоватую линию. Дверь резко распахнулась, и образовалась немая сцена из трёх участников. Потом майор Шепель начал молча и как-то боком бегать от стола к сейфу и обратно, проверяя целостность документации. При этом он всё время беззвучно шевелил губами. Потом он подбежал к окну и подёргал решетку. Потом подбежал ко мне, и что есть мочи заорал:

— Вы где были, товарищ солдат?!

— Как где, товарищ майор!? Тут был! – стараясь сделать как можно более дураковатое лицо ответил я, следуя старой воровской заповеди, что чистосердечное признание конечно смягчает вину, но сильно увеличивает срок.

— Где "тут"?! Я полчаса назад заходил, вас не было! — продолжал кричать Шепель.

— Может вы, товарищ майор, просто не заметили? – промямлил я.

Это его совсем подкосило. Хватанув полную грудь воздуха, но не найдя подходящих звуков, на которые этот воздух можно было бы потратить, майор Шепель внезапно выскочил за дверь, и куда-то быстро-быстро побежал по коридору.

Шум всё это время стоял, не принимая никакого участия в нашей беседе, и невозмутимо рассматривая таблицы на столе. Когда дверь за Шепелем захлопнулась, он придвинулся поближе, и негромко, продолжая изучать стол, спросил:

— Ты куда бегал, солдат?

— За сигаретами в роту бегал, товарищ майор. – так же тихо ответил я.

— Сигареты у меня кончились.

— Долбое[ж]. — философски заметил майор Шум.

— Накуришь себе на дисбат. А документы зачем утащил?

— А как же, товарищ майор? Они же секретные, как же я их оставлю?

— Молодец. А ты в курсе, что там есть бумажки, вообще запрещённые к выносу с капэ?

— Так я ж не выносил, товарищ майор! Я их там у забора спрятал, потом забрал. Неудобно с документами через забор…

Шум покачал головой. В этот момент в комнату как вихрь ворвался майор Шепель.

— Я всё выяснил! Он через окно бегал! Там, под окном, — следы! Товарищ майор, я требую немедленно вызвать наряд и посадить этого солдата под арест!

— С какой формулировкой? – индифферентно поинтересовался Шум.

На секунду Шепель замешкался, но тут же выкрикнул:

— За измену Родине!

— Отлично! – сказал Шум, и спросил: — Может просто отвести его за штаб, да шлёпнуть?

Это неожиданное предложение застало Шепеля врасплох. Но по глазам было видно, как сильно оно ему нравится. И пока он мешкал с ответом, Шум спросил.

— Вот вы, товарищ майор, солдата на ночь запираете. А куда он в туалет, по вашему, ходить должен, вы подумали?

От такого резкого поворота сюжета Шепель впал в лёгкий ступор, и видимо даже не понял вопроса.

— Какой туалет? При чем тут туалет?!

— Туалет при том, что солдат должен всегда иметь возможность оправиться. — флегматично сказал Шум, и добавил.

— Знаете, товарищ майор, я б на месте солдата в угол вам насрал, и вашими секретными бумажками подтёрся. Ладно, поступим так. Солдата я забираю, посидит до утра у меня в штабе, а утром пусть начальник особого отдела решает, что с ним делать.

И скомандовав "Вперёд! ", он подтолкнул меня к выходу.

Мы молча миновали территорию командного пункта, за воротами КПП Шум остановился, закурил, и сказал:

— Иди спать, солдат. Мне ещё в автопарк зайти надо.

— А как же?... Эээ?!

— Забудь. И главное держи язык за зубами. А этот [ч]удак, гм-гм… майор Шепель то есть, через полчаса прибежит и будет уговаривать, чтоб я в рапорте ничего не указывал. Ну подумай, ну какой с тебя спрос, у тебя даже допускам к этим документам нету. А вот ему начальник ОСО, если узнает, матку с большим удовольствием наизнанку вывернет, и вокруг шеи намотает. Так что всё хорошо будет, не бзди.

С этими словами майор Шум повернулся и пошел в сторону автопарка. Я закурил, сломав пару спичек. Руки слегка подрагивали. Отойдя несколько шагов, майор вдруг повернулся и окликнул:

— Эй, солдат!

— Да, товарищ майор?!

— Здорово ты это… Ну, пером в смысле. Мне бы на капэ инструкции служебные обновить. Ты как? С ротным я решу, чай и курево с меня.

— Конечно, товарищ майор!

— Вот и договорились. На ночь запирать не буду, не бойся!

— Я не боюсь.

— Ну и молодец!

Мы разом засмеялись, и пошли каждый своей дорогой. Начинало светать. "Смирррно! " — коротко и резко раздалось где-то позади. "Вольно! " — козырнул майор. Навстречу ему, чеканя шаг по бетону взлётки, шла ночная дежурная смена.