Уж темнело — как он разглядел? Мы кинулись к бедняге.

Рядом с ним валялся велосипед. Мужик не дышал. Сделали искусственное дыхание — не помогло. Тогда Саня предложил делать ноги, чтоб на нас убийство не повесили. Я почти согласился, но напоследок достал нашатырь. Хотел дать ему понюхать, но переборщил и пролил ему в нос. "Труп" вдруг зашевелился и приоткрыл остекленевшие глаза. Он просто был мертвецки пьян.

По паспорту выяснили, что "труп" зовут Федором, а живет недалеко, километрах в семи. Матерясь, мы решили уезжать, но потом жалко стало мужика — простудится и впрямь помрет. Решили его подбросить, благо по пути.

Я снова закемарил и проснулся оттого, что Саня остановился солярки из канистры плеснуть. И вдруг мы услышали, что кто-то в фургоне пытается запеть. Мать честная! Мы же проехали 150 километров и забыли Федю выгрузить!!! Обратно поворачивать не было ни времени

(это часа 3 — 4!), ни лишней горючки. С собой брать? На трое суток? На какие деньги его кормить, да и будет ли он доволен, когда очухается?

Короче, достали мы бутылку водки, налили мужику стакан, потом вынесли подальше на обочину, подложили под него грязную фуфайку, рядом — его велосипед и полбутылки водки, чтоб грелся. И рванули своей дорогой.

Задержались мы в командировке на неделю. Едем обратно мимо той деревни, а Саня и говорит: неспокойно, мол, на душе, с Федей не по-людски обошлись, надо бы узнать...

Заехали в деревню. Нашли дом, где Федор живет. В огороде женщина копалась — видно, жена. Спрашиваем мужа. Она: а зачем вам? "Да хотим навестить старого друга, по рюмке выпить". — "Что старых друзей не забываете — хорошо, ну а пить бы он с вами все равно не стал!" -

"Это почему?" — "Да он неделю назад всей деревне клятву дал, что бросит пить и в церковь ходил исповедоваться, стал в Бога верить. Он и сейчас в церкви". — "А что случилось?" — "Да поехал он к кумам в соседнюю деревушку, там напился до чертиков. Его вечером посадили на велосипед и отправили домой, благо тут недалеко и дорога по прямой. Дальше он ничего не помнит. Говорит, очнулся Бог знает где — в 150 километрах от родной деревни! И до сих пор не поймет, как умудрился мимо проехать в такую даль!. Не иначе, как нечистая сила тут. А вон он идет из церкви-то. .." Но мы Федю ждать не стали, бегом в машину и деру...

в голову такая мысль, он вклинивался и молча отдавал вещи хозяину. Валентин вообще не очень любил говорить. Его двухметровая фигура и многозначительно демонстрируемые пудовые кулаки убеждали лучше слов. При этом, я никогда не обращался к нему за помощью. Он появлялся в нужное время словно из-под земли.

Впервые наши пути пересеклись в штабе, куда нас вместе поставили в наряд. Молодых туда не направляли, но командир роты сделал исключение, потому, что в дороге мои очки разбились, а без них я был слеп, как крот. Кроты же в караул не заступают.

Сержант Плотников был дежурным по штабу, а я – пустым местом. Если надо было что-то сделать, он говорил, все остальное время я для него не существовал. Часов в десять вечера он отправил меня спать на топчан в дежурке. Сон не шел. Обещание сержанта, что меня через два часа ожидает уборка и мытье полов во всем штабе, сильно бодрило. Особенно пугала перспектива работать до утра, если с первого раза не получится идеальная чистота.

Сержант сидел за столом и что-то делал. Когда раздался то ли рык, то ли стон, я незаметно подсмотрел, в чем дело. Он корпел над своим дембельским альбомом. Деревенский парень, никогда раньше не занимавшийся подобным, готов был рвать и метать.

Линии получались кривыми, буквы — уродливыми. Он психовал, откладывал альбом и выходил на крыльцо, покурить и успокоить нервы.

Я – наивный чукотский юноша, предложил ему свою помощь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, видимо, решив, что хуже не будет, разрешил. Дело сразу пошло на лад. Закончив за пару минут то, над чем сержант безуспешно бился целый час, я расхрабрился и предложил сменить устаревший дизайн на что-нибудь новое. Мне был дан карт-бланш.

Вы не поверите, самому не очень верится, но в ту ночь сержант сам убирал и мыл штаб!

Работа над его дембельским альбомом не просто сдвинулась с мертвой точки, а шагнула далеко за те горизонты, которые он себе представлял. Ситуация повторялась много раз, стоило нам снова вместе заступить в наряд по штабу. Был договор. Он убирает, а я говорю всем, что убирал я. Ему не по статусу шуршать, а мне не по статусу делать альбом.

Честно говоря, было жутко неудобно, что за меня кто-то делает работу, однако, стоило заикнуться о том, чтобы самому убраться, мне было сказано:

— Ты что, дурак? Делай, что умеешь, и меня не зли!

Альбом получился на славу! Главное, ни у кого такого не было. Сержанту завидовали, а он купался в лучах славы, ведь все думали, что альбом он делал сам.

Как это часто бывает, в один прекрасный день все едва не пошло прахом.

Увлекшись рисованием, я не заметил заместителя командира, который пришел рано утром в штаб. Это был залет! В подобных случаях, альбом изымался, а его владелец наказывался.

Однако, фортуна снова выкинула фортель. Вместо того, чтобы забрать альбом, офицер полистал его, а затем спросил:

— А ты мог бы такие же самолеты в наш актовый зал нарисовать, только большие!

Я сразу согласился, хотя ничего подобного в жизни никогда не делал. Он кивнул, затем отдал альбом и сказал:

— Спрячь, еще раз попадешься, ты его больше не увидишь!

Когда я рассказал об этом сержанту, у него в глазах на короткий миг показалась моя смерть, помахала игриво ручкой и исчезла. Сержант вздохнул, забрал альбом, с тех пор для работы мне предоставлялись лишь отдельные страницы.

Потом к нему пришел дембель, и у меня не стало защитника. Пришлось защищать себя самому, конечно, если не считать зам командира, для которого я оформлял актовый зал, еще одного зама, вместо которого я сдавал экзамены в пединститут, начальника штаба, с сыном которого занимался математикой, и других людей, которые по доброй воле готовы были меня защищать.

Главное для меня было не забывать слова сержанта Плотникова, сказанные мне на прощание:

— Если люди узнают, что ты многое можешь, будь готов к тому, что они захотят получить это силой.

Не все такие дураки, как я.

ребенок маленький. Дайте бездетному кому-нибудь". Бездетные же лошади, ага. "Если не нравится, как я работаю, я уйду обратно в декрет и буду сидеть там до трёх лет ребенка ещё полтора года". Да, не нравится, что ты опаздываешь, тупишь и обсуждаешь вслух какашки ребенка вместо рабочих вопросов. "У меня двое детей, я устала". А другие не устают, ага. "У меня ребенок болеет, я только и думаю о нем, переживаю, поэтому косяки в документах". А у меня мать болеет, но ничего, я работаю нормально, потому что умею собраться и несу ответственность за свою работу. "Я считаю, что мне нужно дать премию побольше, потому что у меня в этом месяце у младшего ребёнка день рождения. А в следующем — у старшего, я бы тоже хотела премию побольше". Заработай её, а не требуй и мечтай о ней! "У меня ребенок идёт в первый класс, я хочу забирать его пораньше, он не хочет ходить один домой, поменяйте меня графиком с N, чтобы я работала до 16:00, а она — до 18:00". Полгода ходил, а сейчас расхотел, ага. "Я не была на рабочем месте, потому что разговаривала с ребёнком по телефону, рассказывала ему, как разогреть обед". Конечно, ведь нельзя было сделать это заранее и научить десятилетнего лося нажимать на кнопку микроволновки. "Я хочу отпуск в июле, потому что мне надо отвезти ребенка на море". Ты сама подписала график, где отпуск у тебя в октябре, кто теперь будет с тобой меняться? И таких ситуаций полно!

Люди, у которых нет детей, — такие же люди, у них тоже свои проблемы, у кого-то больные родители, животные, кто-то ходит и лечится, у кого-то сложная финансовая ситуация, депрессия, но это не повод требовать послаблений постоянно. Ты работник, ты несёшь ответственность за свою работу, получаешь деньги. Но дети — всегда повод прикрыться, да.