Было это в 1945 году. Великая Отечественная шла к концу. Наши войска уже продвигались по Западной Европе. У дороги показался указатель с надписью "Веrlin 100 km". И что-то в этой надписи было как-то совсем не по-нашему. То ли строгий готический шрифт, то ли надпись на языке уже по сути поверженного

родственник. Скажем его звали, Владимир Игнатьевич (имя естественно изменено). Он был много старше, родился в конце 19ого века, соответственно успел поучаствовать и Первой Мировой и в Гражданской, и стать коммунистом в году так 19м или 20м. Вроде бы он даже имел один из первых орденов Красного Знамени. Потом он руководил чем-то мелким, потом крупнее, потом еще крупнее. Поработал во время индустриализации, и на удивление его даже не арестовали ни в 1937м или 1938. И даже не призвали его в страшном 1941 в Московское ополчение.
После войны он работал в Москве директором фабрики которая выпускала бритвенные лезвия. И вот в 3 утра, звонок по телефону. Вообще конечно и отдельная квартира и телефон были редкостью, но у него как у директора было и то и другое. "Владимир Игнатьевич, вам звонит полковник МГБ, Иванов. Через 15 минут за вами заедут, будьте готовы. " Сердце ушло в пятки. Немало знакомых исчезло в никуда ночью. Правда за 15 минут до ареста никого не предупреждали. Судорожно оделся, жена в слезах, чемоданчик наготове, молитвы забытые с детства вспоминает.
Ровно через 15 минут звонок в дверь. Двое, форма, околыши, пистолеты в кобурах, пройдемте гражданин, машина внизу. Руки трясутся, чемодан забыл, только глаза жены видел. Машина внизу черная, шофер в форме. Вперед поехали. В машине тишина, с жизнью прощается.
Видит странное что-то, едут, но не на Лубянку, в Кремль едут. Что за чертовщина... или все таки туда... нет действительно в Кремль. Остановились, вышли, и с сопровождением по длинным коридорам. Вроде и ночь, а людей-то полно. Подошли к кабинету. А в приемной секретари, телефонисты, письмоводители, охранники, и все в очень больших чинах. Даже секретарь типа подполковник.
Ввели на ватных ногах в кабинет. Ну сначала он портрет Сталина на пол стены увидел, а потом уже увидел к кому в кабинет ввели. Сам Лаврентий Павлович Берия на него смотрит очень и очень недовольно. И вдруг он понимает почему. У Берии щека порезана.
"Владимир Игнатьевич — вашего завода продукция? " А между пальцев лезвие с его завода. "Дддаааааа... " отвечает. "Сейчас поедете с товарищами к себе на завод. Пройдете вместе с ними на склад. И возьмете 10 пачек лезвий. А они посмотрят что бы вы их не открывали и не проверяли. И вернетесь. "
Как он вышел из кабинета, он не помнил. Как по корридорам шел и как в машину садился тоже. Машина пулей на завод, и они рысью на склад. Сонный сторож аж ошалел, сам директор в 6 утра с МГБшниками на складе. Взял дрожащими руками 10 пачек, 3 раза под бдительными взглядами пересчитал и обратно в Кремль.
Как ехал назад тоже не помнил, одно крутилось "Конец, расстреляют. " Завели в кабинет. Берии пачки с лезвиями подал. Берия их начал открывать одну за одной. Откроет, все лезвия высыплет на стол, сложит в пачку и на свет смотрит. Если зазубрина есть, сразу на свету видно будет. Все 10 пачек раскрыл и на свет просмотрел.
"Хммм... . Брака нет. " И посмотрел тяжелым взглядом на Владимира Игнатьевича. Наверное не долго смотрел, но секунды часами казались. Владимир Игнатьевич всю жизнь за эту минутку вспомнил. И вдруг телефон на столе зазвонил. Берия отвел взгляд и сказал "Ну хорошо, идите... . . Пока что... ".
Его вывели из Кремля и оставили на улице. Обратно его никто не отвозил. Он прошел квартал к метро и свалился на землю. Инфаркт.
Очнулся в больнице. Откачали. Через недельку +/- где-то вернулся на работу.
С тех пор качество заводской продукции поднялось на неописуемую высоту. За малейший сбой или брак карал он работников жесточайше. Продукцию проверял лично несколько раз в день. Металл проверял на ГОСТ с каждого прихода. Даже уборщицы по струнке ходили. И продолжалось это даже после того как Берию в расход пустили. Качество пошло вниз только после 20ого съезда, и то совсем чуток.
А вот историей этой он поделился только в начале 60х, когда на пенсию ушел.
Интересный метод контроля качества — не правда ли?

тишиной итальянской ночи, но на шум мотора из-за машин вышаркал беленький старичок.
— О! — закричали наши путешественники. — О! Гуд. . . это. . ивнинг! Дую спик инглиш!
И кто-то из них уже скроил на международном английском языке фразу про "а давайте мы тут у вас оставим машину и дадим вам много-много евров? "

Но старичок, услышав слово инглиш нехорошо как-то осклабился. И сказал. По-итальянски (которого никто из путешественников не знал), но было почему-то понятно:
— Англичане, да? А вот х%й вам, а не паркинг!
Божественный итальянский язык был понятен еще и потому, что жилистой ручонкой старичок Джованни смачно изобразил вполне международно-понятный фак.

Наши мужики обомлели на миг, а потом судорожно закричали:
— Нет! Ноу! но англичано! но, синьор! Раша! Русские! Россия! Москва! Москау! тьфу, б%я!

Старичок прищурился. И сделал знак рукой, мол, подождите, синьоры. И ушел куда-то в ночь.

Пришел через три минуты. В руках у него была пачка. "Беломор-Канал".
Он ткнул его поочередно в лицо кажждого ночного гостя и хитро спросил по-итальянски (но в той ситуации они поняли: ):
— Что это?
— БЕЛОМОР-КАНАААЛ!!! — наши мужики взревели уже это хором. — Канал!
Беломор! Водка, Матрешка, Селедка!

Старик удовлетворенно кивнул и показал руками: паркуйтеся вон туда, синьоры.