Смотрю документалку на хистори про древний Египет: "Рамзес должен был стать величайшим правителем Египта, его к этому готовили с детства. Когда он достиг возраста 15 лет ему подарили огромный гарем, окружив лучшими женщинами. " Тут диктор замолкает, вздыхает, и грустно резюмирует: "а мне вот на 15летие рубашку подарили"

Даже родители могут смириться, что вы выросли, но не соседи!
У мамы с папой годовщина свадьбы, 42 года. Приехали в гости с ночевкой я (33 года, мать двоих детей и начальник отдела) и брат (39 лет, директор собственной фирмы, есть жена и сын-школьник). Родители легли рано, а мы заболтались, часов в 11 вечера решили пойти посмотреть, как теперь выглядит сквер, в котором мы в детстве любили гулять.
Утром соседка тетя Галя высказала папе, встреченному на лестничной клетке претензию — чего это у него дети по ночам шастают без присмотра!

"Погоды стоят предсказанные"
С утра идет ливень на вчерашние сугробы. Подвожу жену, притормаживаю на перекрестке. Она с возмущенным "Ну как ты можешь так ездить — зеркало совсем грязное! " нажимает кнопку стеклоподъемника, опуская окошко до упора. Летящая справа машина, как хороший катер, поднимает гавайскую волну, которая весело заливает только что согревшийся салон. Лобовуха в воде со всех сторон впервые в жизни. Жена в панике тыкается в кнопку, следующая машинка подбадривает ее вторым душем. Отплевываясь и вытираясь, трогаемся...

разговаривали о жизни, хотя оба понимали, что о смерти.
В те дни Мама жила прямо там, в палате, рядом с Папой, ночевала на трех стульях, а днем ненадолго прибегала домой, чтобы помыться, сварить и обложить подушками кашку и сразу назад.
В палате Мама всегда была бодра, весела и легкомысленна, шутила даже. Беззвучно плакала только за дверью, когда в умывальнике мыла посуду.
С папиной работы послали сотрудницу с апельсинами, ей поручили проведать и узнать — как там Юрий Васильевич и насколько все у него серьезно?
Тетка вошла, поздоровалась и почти не выдала своего испуга, увидев изменившегося отца.
Через полторы минуты, она поднялась со стула, сказала: «Выздоравливайте, Юрий Васильевич», и попятилась к дверям.
Тут в палату вошла веселая Мама с помытой мисочкой в руках и лицо ее моментально нахмурилось. Мама уничтожающе сверкнула глазами на посетительницу и с металлом в голосе заговорила:
— А вы кто еще такая? Чего приперлась? Стоит жене на секунду выйти, как она тут как тут?! Что смотришь? Глаза твои бесстыжие! А ты чего там лежишь, улыбаешься? Я не посмотрю, что ты больной! Я тут кручусь — верчусь, ночи не сплю, а за моей спиной! Что это еще за фифа? Больной, больной, а, смотрю, не теряешься! Ты прекрасно знаешь — со мной шутки плохи.
А ты еще здесь? Давай отсюда, и чтобы духу твоего больше…
Испуганная тетенька, зачем-то извинилась и, не прощаясь, выскочила в коридор.
Папа улыбнулся одними губами и тихо сказал:
— Мамочка, ну ты что творишь? Это же Ольга из моего отдела.
— А мне хоть Ольга, хоть Галя, нечего их приваживать. По стенке ходит, а туда же. Выпей вот лучше кефирчику, а я пойду предупрежу на вахте, чтобы ее больше сюда не пускали. Все.
Мама подскочила и решительно вышла из палаты.
Я никогда в жизни не видел сцен ревности в исполнении своих родителей и был, мягко говоря, поражен.
На всякий случай выскочил за Мамой в коридор, мало ли что она там натворит в таком состоянии.
В самом конце длинного коридора, Мама догнала растерянную Ольгу и сказала:
— Ради Бога простите меня, но вы должны понять… Передавайте там всем вашим привет и спасибо.
Оля, у меня к вам большая просьба, только не откажите: если сможете, придите к нему еще хотя бы раз. Пожалуйста. Ладно? Только я вас очень прошу, не оттягивайте. Лучше завтра…

— Выглядишь отлично. Вик, у тебя уже все в порядке?
Вика пару месяцев назад делала несложную операцию, поэтому я, конечно, интересуюсь ее здоровьем.
— Да, все окей! Мне даже премию выдали за болезнь, представляешь?
— Это как?

Вика рассказала. Первым ее полетом после выхода на работу был рейс
Москва — Лондон. Летели на потрепанном "боинге", человек сто на борту.
Через час после вылета из Шереметьево попали в страшную грозу. Самолет начал часто и грозно падать в воздушные ямы. Через десять минут настала такая болтанка и турбулентность, что все верующие на борту стали причитать и молиться, а остальные заорали в голос. Ситуация осложнялась тем, что на борту было много маленьких детей — им ничего не объяснишь, а глотки ого-го какие. Визг, крик и мат стояли невообразимые. Самолет трясся и скрипел. Все бы наверняка кончилось плохо, если бы не фантастическое хладнокровие Вики. В промежутке между пассажирскими воплями она тихим, суровым голосом объявила:
— Уважаемые пассажиры, просьба сохранять спокойствие. Я попадаю в такую грозу двадцать раз за год, и, видите, стою перед вами живая.
После этого Вика таким же негромким, суровым голосом успокоила нескольких особо истеричных дамочек, подала кому-то рвотные пакетики.
Потом еще несколько раз обратилась к пассажирам — негромко, сурово, с расстановкой. Глядя на тихую, мужественную стюардессу, ни разу не повысившую голос, мужчины и дамы совсем умолкли, а дети приутихли и только продолжали испуганно икать.

Вика рассмеялась:
— На самом деле, я никогда не летала в такую грозу! Я тоже думала, что пришел трындец! Как же мне хотелось заорать со всеми, ты не представляешь! Но я просто не могла — операция ведь была на связках.
Громче своего обычного голоса не получалось произнести ни звука.
Поневоле пришлось играть роль тихой, суровой воспитательницы...