Однажды в Швеции произошел такой случай (о нем было рассказано в реалити-шоу по телевидению).
Один человек рассказывал, из-за чего его мучает совесть: «Когда я был маленьким, мы с другом решили запустить хомяка на парашюте с балкона высотного дома. Мы смастерили корзину, парашют, посадили в корзину хомяка и отпустили. Но случилось непредвиденное. Порыв ветра подхватил наш парашют и унес куда-то далеко. Я до сих пор не могу забыть об этом. Как я мог так поступить. . ? »
Вдруг в студии раздался телефонный звонок.
Звонившая спросила: — «Это произошло в таком-то году? » Мужчина ответил утвердительно.
— «Летом, когда был праздник города Стокгольма? »
— «Да, да, да. . » — заторопился мужчина.
— «Я знаю, что стало с вашим хомяком».
— «Что с ним стало? » — не мог поверить удивленный гость студии.
— «Моя дочь долго просила у меня хомяка, — продолжала женщина. — Я ей однажды ответила: — Даже не проси. У нас хомяк появится, только если сам Бог даст тебе его». Девочка по-детски подняла руки к небу и сказала: «Папа-Бог, дай мне хомяка! »
И мы пошли в город на праздник. Вдруг моя дочь говорит: «Мамочка, мне кажется, Бог ответил на молитву! Смотри! »
И прямо с неба на парашюте ей в руки опустился хомячок в корзинке.

я соблюдал полную конспирацию. ИМХО, за давностью лет это излишне, но человек, запуганный сталинскими репрессиями, имеет право это потребовать. С моей бабушкой мы имели большой торг относительно сроков разглашения — она требовала 100 лет, но я сторговался до 80, уповая на то, что могу и сам не дожить до нужной даты. Точноая дата мне неизвестна, забыл уточнить, а сейчас уже и спросить не у кого... Будем считать, что раз репрессии начались в 1937-м, то 80 лет уже прошло.
Итак, далее от имени бабушки:
Была я поздним и единственным ребенком, почему — спросить не догадалась и к моим 17 годам родители были уже довольно старыми людьми. Жили мы в трехкомнатной коммуналке вместе с дядей Петей — моряком и Линой, крикливой хабалкой, у которой была дочка, моя ровесница. Но мы с ней не дружили, гуляли в разных компаниях, да и я уже училась в ФЗО и тянулась к людям постарше. В нашей компании я была самой младшей. Меня так и звали — Младшенькая. Относились покровительственно, не давали в обиду на учебе и на работе с 16 лет. После работы и учебы вместе ходили купаться, гулять и на танцы.
Там-то со мной и познакомился парень. Был он какой-то слишком серьезный, не разговорчивый, улыбался наиграно и одет был не по возрасту, как-то слишком солидно. Про себя ничего не рассказывал, пару раз проводил до дома и один раз пытался поцеловать возле двери квартиры. Мне он совершенно не нравился. Была я девчонка шеб@тная, без царя в голове, а он какой-то бука, как 40-летний, хотя не было ему и тридцати.
Так бы и вышла я замуж, как и все мои подружки, за какого-нибудь штукатура или грузчика из порта, но дальше была вот такая история.
Отец мой был уже совсем старый, но еще работал на почте. Он еще в царские времена переехал сюда из Белоруссии и был почтмейстером. Пережил мировую войну, гражданскую, зеленых, белых, красных, грабежи и погромы. В разгаре этого хаоса родилась я и родители решили уже никуда не переезжать, хотя из своего большого дома нас "попросили" и дали комнату в коммуналке. (Этот дом я еще помню — снесли на закате советской власти. Долгое время там был пустырь, а теперь — торговый центр. ) Как-то раз отец на работе что-то буркнул про Сталина и в тот же день за ним пришли, прямо на работу. Больше мы отца не видели и ничего о нем не знали. Но было это в 1935-м и никаких последствий для нас не было. Соседке Лине мы сказали, что отец уехал к родне в Белоруссию, чтобы никаких разговоров у соседей во дворе не было — сплетня Алина была страшная. Дядя Петя пропадал неделями, все ходил мотористом в разные порты и отсутствие отца заметил, наверное, через полгода, но и его наше объяснение про Белоруссию устроило.
Мой молчаливый ухажер с танцев, провожая меня в очередной раз, тоже спросил про отца. Я и ему соврала про Белоруссию. Тогда он спросил, в какой город, а я ни одного города и не знала, пыталась что-то придумать, но только запуталась. Что было потом — я и не помню, несколько месяцев его не встречала, хотя на танцы в припортовый клуб ходили с девчонками постоянно.
Вечером иду я с учебы, как вдруг кто-то хватает меня за локоть и тащит в подворотню, зажав рот ладонью! Можно было и не закрывать рот — я так испугалась, что и пикнуть бы не смогла. Смотрю, а это он — обожатель с танцев. Спросил, не буду ли я кричать? Я кивнула и он меня отпустил. Сказал, что есть очень серьезный разговор, а я дурочка была, подумала, что он свататься хочет, и сказала, что он мне совсем не нравится и замуж за него я не пойду. Он усмехнулся и сказал, что давно это понял, да и не смог бы на мне жениться из-за моего отца... А тут еще новая напасть, похлеще прежней — он кивнул на портфель. Я только тогда обратила внимание на портфель в его руке — в те времена с портфелями ходили важные начальники, директора и бухгалтера, а тут молодой парень и с портфелем.
Взял он меня за руку и повел к черному ходу одного из домов. Наверное, он заранее все продумал, т. к. там горела лампочка (в советские времена лапочки в подъездах постоянно воровали, а уж в довоенные времена лампочка на лестничной площадке черного хода — это как Мерседес у чукчи-оленевода)а стекло окна заклеено газетой. Молча достал из портфеля листок бумаги и велел читать молча. Я сразу обратила внимание на то, что сверху, в углу, стоял фиолетовый штамп и внизу тоже были какие-то печати и подписи другим почерком и чернилами, но была в таком волнении, что не могла собраться с мыслями. Тут мой молчаливый собеседник спохватился, выхватил листок у меня из рук и загнул верхнюю и нижнюю часть листа, оставив только текст по центру. Его-то я и начала читать. А там — что мы с моей мамой хотим отравить тов. Сталина и тов. Калинина яблочным пирогом с мышьяком и на 7 ноября готовимся отправить его в Москву почтой через папу, работника почты.
Прочитала я это несколько раз и сказала, что это неправда, что никого мы травить не хотим и папа на почте уже не работает, он сейчас в Белоруссии, что это какая-то ошибка. На это мне мой таинственный собеседник ответил, что это письмо, судя по всему, написала моя соседка, чтобы занять нашу комнату после ареста и про моего папу он тоже все знает, что папа мой сейчас в такой Белоруссии, что оттуда он уже никогда ничего и никому не отправит. От этих слов мне стало так жутко-жутко, лишь сейчас я повнимательнее начала смотреть на него и мне вообще ничего стало непонятно: кто он, почему мы здесь, зачем?
Выжав паузу, наверное, чтобы я успокоилась, он положил на подоконник лист бумаги из портфеля, чернильницу и перо и велел писать про Лину и ее дочку, что они хотят отравить тов. Сталина и тов. Калинина яблочным пирогом с мышьяком и отправить его по почте в Москву. Сверяясь с тем листом, он говорил, где делать переносы строк, писать крупнее, и даже заставил меня сделать несколько ошибок, как на доносе, хотя я была в ФЗО хорошистка, много читала газет и писала грамотно. Испортив несколько листов, я смогла написать как надо. Тогда он достал еще один лист, на котором уже стояли штампы, подписи и печати и попросил переписать туда уже буква в букву по середине этот текст еще раз, опять сверился, убрал листок в портфель и остальные листы смял и поджег на полу, прикурив от них. Когда пепел и сигарета потухли окончательно, он их растоптал, оборвал с окна газету и выкрутил лампочку. Я боялась, что он ко мне будет лезть с поцелуями, но он лишь подвел меня к выходу и сказал: "Ты не сможешь удержать эмоции, поэтому домой не иди, а зайди к маме на работу — она еще там, и скажи, что ночевать будешь у подружек в общежитии. Туда и иди, дома до завтрашнего вечера не появляйся".
Я развернулась и пошла в сторону порта, прочь от дома. Пройдя пару шагов, я услышала его оклик и обернулась. Из темноты дверного проема черного хода я услышала фразу: "Я не смог подарить тебе сердце. Зато подарил жизнь! "
Больше я его никогда не видела.
Следующим вечером, вернувшись домой с занятий в ФЗО, я застала дома только встревоженную мать, которая сказала, что вчера вечером приехал "воронок" и арестовали Лину с дочкой.
Потом мы переехали в N-ск, там я через год вышла замуж за офицера-артиллериста, но это уже другая история, как у всех: роды, еще роды, война, похоронка из-под Ленинграда...
Вот так.