Grimm
Так а чего ты из головной конторы ушел? Нормальное же место вроде, работа непыльная...
Vаrеo
Знаешь же мою привычку оставлять видеозапись через вебку, пока меня нет?
Grimm
Параноик ))
Да, помню. И?
Vаrеo
У нас же переезды и все такое. С утра ездил закупать расходники на всю фирму — канцтовары, перчатки и прочее такое. Забил весь багажник. Только пришел с этими баулами — влетает шефиня, орет на весь этаж, требует помощи. Не было меня час.
Vаrеo
Возвращаюсь. Вижу, что в пакетах кто-то копался. Включаю запись...
Заходит Анечка-секретарша, уходит с пачкой бумаги и ручками.
Заходит юрист, п@здит пару сигарет из пачки и степлер.
Заходит Василич, с довольным воплем забирает три пары перчаток и респиратор.
Заходит Рыжий из техотдела с пустой банкой тонера. Находит коробку, меняет банку, ЗАКЛЕИВАЕТ коробку и уходит обратно с довольной лыбой и полной банкой. НЕ поленился же, сцук...
Заходит Галина Петровна. Выходит с упаковкой пипифакса и перчатками.
Заходит Наська из кадровиков. Роется в пакете, роется в карманах куртки, п@здит оттуда полтинник и зажигалку, уходит довольная.
Vаrеo
Вертел я работу в таком коллективе, в общем.

будем свое.
Своим он выбрал выдающееся, без дураков, произведение Николая Олейникова "Таракан".
Мне сложно сказать, что им руководило. Сам дедушка никогда садик не посещал, так что мстить ему было не за что. Воспитательницы мои были чудесные добрые женщины. Не знаю. Возможно, он хотел внести ноту высокой трагедии в обыденное мельтешение белочек и скворцов.
Так что погожим осенним утром я вышла на середину зала, одернула платье, расшитое листьями из бархатной бумаги, обвела взглядом зрителей и проникновенно начала:
– Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждет.
В "Театре" Моэма первые уроки актерского мастерства Джулии давала тетушка. У меня вместо тетушки был дед. Мы отработали все: паузы, жесты, правильное дыхание.
– Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша.
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Постепенно голос мой окреп и набрал силу. Я приближалась к самому грозному моменту:
– Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, топорами
Вивисекторы сидят.
Дед меня не видел, но он мог бы мной гордиться. Я декламировала с глубоким чувством. И то, что на "вивисекторах" лица воспитательниц и мам начали меняться, объяснила для себя воздействием поэзии и своего таланта.
– Вот палач к нему подходит, – пылко воскликнула я. – И ощупав ему грудь, он под ребрами находит то, что следует проткнуть!
Героя безжалостно убивают. Сто четыре инструмента рвут на части пациента! (тут голос у меня дрогнул). От увечий и от ран помирает таракан.
В этом месте накал драматизма достиг пика. Когда позже я читала в школе Лермонтова "На смерть поэта", оказалось, что весь полагающийся спектр эмоций, от гнева до горя, был мною пережит еще в пять лет.
– Все в прошедшем, – обреченно вздохнула я, – боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды вытекают из него.
Тут я сделала долгую паузу. Лица взрослых озарились надеждой: видимо, они решили, что я закончила. Ха! А трагедия осиротевшего ребенка?
–Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: "Папа, папа! "
Бедный сын!
Выкрикнуть последние слова. Посмотреть вверх. Помолчать, переводя дыхание.
Зал потрясенно молчал вместе со мной.
Но и это был еще не конец.
– И стоит над ним лохматый вивисектор удалой, – с мрачной ненавистью сказала я. – Безобразный, волосатый, со щипцами и пилой.
Кто-то из слабых духом детей зарыдал.
– Ты, подлец, носящий брюки! – выкрикнула я в лицо чьему-то папе. – Знай, что мертвый таракан – это мученик науки! А не просто таракан.
Папа издал странный горловой звук, который мне не удалось истолковать. Но это было и несущественно. Бурными волнами поэзии меня несло к финалу.
– Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет.
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.
Пауза. Пауза. Пауза. За окном еще желтел каштан, бегала по крыше веранды какая-то пичужка, но все было кончено.
– На затоптанной дорожке, – скорбно сказала я, – возле самого крыльца будет он задравши ножки ждать печального конца.
Бессильно уронить руки. Ссутулиться. Выглядеть человеком, утратившим смысл жизни. И отчетливо, сдерживая рыдания, выговорить последние четыре строки:
– Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.
Тишина. Кто-то всхлипнул – возможно, я сама. С моего подола отвалился бархатный лист, упал, кружась, на пол, нарушив шелестом гнетущее безмолвие, и вот тогда, наконец, где-то глубоко в подвале бурно, отчаянно, в полный рост зааплодировали тараканы.
На самом деле, конечно, нет. И тараканов-то у нас не было, и лист с меня не отваливался. Мне очень осторожно похлопали, видимо, опасаясь вызвать вспышку биса, увели плачущих детей, дали воды обмякшей воспитательнице младшей группы и вручили мне какую-то смехотворно детскую книжку вроде рассказов Бианки.
– Почему? – гневно спросила вечером бабушка у деда. Гнев был вызван в том числе тем, что в своем возмущении она оказалась одинока. От моих родителей ждать понимания не приходилось: папа хохотал, а мама сказала, что она ненавидит утренники и я могла бы читать там даже "Майн Кампф", хуже бы не стало. – Почему ты выучил с ребенком именно это стихотворение?
– Потому что "Жука-антисемита" в одно лицо декламировать неудобно, – с искренним сожалением сказал дедушка

в России, Китае и Индии на отдельных задачах, но к нам в Чикаго представителей групп тоже засылали по одному или группками, чтобы нашим начальникам было на какого наехать, когда не работает чего. Ну и чтоб познакомились люди, ведь теоретически вместе работаем.
Так вот именно от процесса знакомства одна группа россиян, которые со мной как с эмигрантом из совка делились первыми впечатлениями, осталась в полном восторге. А именно: был у нас один начальник, американец индийского происхождения, который выбрал для сотрудничества одну российскую инженерную контору и поначалу предложил их старшему приехать к нам на пару дней. Приехал парнишка — хоть и главный но молодой совсем, и в Америке никогда до этого не был (не говоря уже о том, видел ли он когда-нибудь полу-ассимилировавшихся в Америке индусов). Наш индус его пригласил к себе домой поужинать, ну и русский парнишка как человек вежливый с пустыми руками в гости не пришел, а принес, конечно, бутылку водки. Что с этой водкой делать, индус представлял себе очень приблизительно. Но то ли сам догадался, то ли русский гость намекнул, что это ставится на стол, наливается, и употребляется вовнутрь. Сам индус попробовать не решился, и русский эту водку за вечер сам и выпил, причем всю бутылку. Потом вежливо попрощался и ушел.
А дальше вот что: с русской конторой отношения были благополучно установлены, через месяц приехала на знакомство уже группа человек из четырех, и индус на этот раз всю группу зовет в гости. Приходят они, садятся за стол и видят: гостеприимный хозяин перед КАЖДЫМ из них поставил бутылку водки.